Увидев пришедшую компанию, секретарша замахала на них руками и настоятельно посоветовала им исчезнуть до поры, до времени, а восьмерки в табеле уж она им нарисует!
Когда обрадованный Бекренев (ох уж эти мужчины! почему они постоянно только и думают о еде?) уже радостно потянул Савву Игнатьевича в вожделенную столовую, восклицая «Вперед, mon cher! Я уже чувствую впереди манящий запах молочной каши!», Натку вдруг схватила за рукав пергидролевая секретарша:
— Слушай, Вайнштейн, ты что, совсем дура, да?
— А что такое? — сделала невинные глаза Натка.
— Да тебе же наша Жаба прямо указала: к Макаренко не приближаться, а ты что наделала, псишка?!
— А откуда вы…
— А я подслушивала. — без тени смущения сообщила секретарша.
— Ну как же я могла пройти мимо… ведь он такой учитель! И такой писатель…
— Да это ведь нашей Жабе похрен, будь он хоть смесью Песталоцци со Львом Толстым! Ты что, не понимаешь, что здесь высокая политика?
— Политика? — испугалась Натка. — Да, она говорила что-то… Макаренко что, и вправду был белогвардейцем?!
— Нет, это не он был у белых, его брат был у Деникина! — махнула рукой пергидролевая блондинка. — Да и это всё ерунда, да хоть будь Макаренко братом самого Врангеля… Тут дело совсем другое.
— А что такое? — испуганно округлила карие очи девушка.
— Да то! Что сначала, при Дзержинском, все исправучереждения для беспризорников находились под чекистами. Они их собирали, отмывали, учили, лечили… Худо-бедно получалось. Потом, когда Менжинский умер, новый нарком Ягода спихнул все эти дела на Наркомпрос: раз дети там учатся, значит, это наша епархия, логично?
— Вроде да…, — неуверенно протянула Натка.
— Вроде… Да вот только под умелым руководством Надежды Константиновны детские колонии скоренько превратились в филиал Содома и Гоморры! Детей там никто ничему не учил, благо что педология на этом не настаивает, кроме бандитского ремесла, само собой! Так что обычный ребенок, оставшийся сиротой, попав в эти воспитательные учреждения, воспитывался весьма целенаправленно, как малолетний вор. А у девочек участь была еще ужасней… Впору было вешать красный фонарь над каждым входом. Наши ученые педологи только руками разводили: ужасный контингент! И вот, вдруг появляется этот самый Макаренко, у которого этот самый ужасный контингент внезапно перестает воровать, драться и пьянствовать, а впрягается в гуж, да не каналы копает, а выпускает уникальную продукцию, лучшие в Союзе фотоаппараты! И учти, без всякого насилия, без принуждения… И детки у Макаренки все ухоженные, чистенькие, сытые… По театрам в шелковых платьях ходят! И ведь не один Макаренко таков: вот и Икшинская детская колония такая же… Разумеется, в НКВД возбудились и говорят: товарищи ученые, нам ваши вертепы по подготовке будущих жуликов и проституток совершенно не нужны! А подать сюда Тяпкина-Ляпкина… И пошла писать губерния: передать все детские колонии в ведение ГУЛАГ. А ведь это огромное финансирование, должности руководящие… О каком Макаренко можно говорить, когда на кону такой куш? Счастье его, что он в НКВД успел перебраться, а то бы точно у нас он уже давно сидел.
— За что? — удивилась Натка.
— За отрицание ленинских педологических принципов!! В сфере образования… Так что пока вали отсюда, подруга, и не появляйся, пока гроза не закончится. То есть либо пока Макаренко окончательно не сожрут, либо он из-под жернова не выскользнет… Но я бы поставила на второе. Тертый он дядька. Позванивай периодически в течении дня! И не вешай носа… Вон он у тебя какой, выдающийся…
2
… Остановившись у газетного стенда, батюшка Охломеенко, дальнозорко щуря глаза, внимательно вчитывался в строки передовицы.
— Ну, что там нового? — с усмешкой спросил его наблюдавший за возней голубей возле лужи, усердно отталкивающих друг друга (ну ровно как наши наркоматовские серпенты!) Бекренев.
— Вот, пишут, что Брунете взяли…
— Что, и его тоже? — притворно ужаснулся, всплеснув руками, Валерий Иванович.
Отец Савватий строго посмотрел на него, хмуря брови, спросил укоризненно:
— Вот, удивляюсь я на вас! Вы вроде бы человек культурный… Откуда же в вас, простите, столько злости, столько желчи? Неужели вам никого не жалко?
— Батюшка! — истово перекрестился Бекренев. — Вот, истинный крест: когда кого-то из своих, красных, чекисты прибирают, у меня только одно ощущение. Один гад сожрал другую гадину! Вот, их судят за вредительство, шпионаж… а у меня в голове другое: ты белых расстреливал? на плечах у них погоны вырезал? вот теперь от своих же получи и распишись, сволочь буденновская.