Бекренев внимательно посмотрел на панбархатную даму, и в голос откровенно заржал:
— Господи, не дай Бог мне так оголодать…
А о. Савва осуждающе помотал головой: не дело имя Господне всуе поминать, грех это.
— Нет, мы вас не грабим, это мы вам деньги принесли! — сказала Наташа. — Извольте написать расписку: «Мною, имярек, приняты денежные средства в размере 302 рубля 40 копеек, вымогаемые мною от продавца товарища Маслаченко, и склоняемой мною к вступлению в половую связь. Никаких претензий к означенному товарищу впредь не имею и обязуюсь к ней с разными глупостями не приставать…» Деньги получите и распишитесь…
— Да на что ему эти триста два рубля? — подал голос дефективный подросток. — Коли у него в половице заховано триста две тысячи наворованных народных денег?
— Под какой именно половицей? — деловито спросил Бекренев.
— А вот, слева от двери в спальную… А в часах ещё и бриллианты спрятаны…, — наябедничал дефективный.
— Бриллианты? — выпучил глаза Иван Израилевич…, — Про бриллианты я ничего…
Но дефективный подросток уже извлекал из ловко вскрытого им футляра покрытый пылью и паутиной замшевый тяжеленький мешочек.
— Надо же! — удивился Бекренев. — Уникум ты, Леша. В Че-Ка тебе цены вообще не будет! Но, если это не ваше, то уж мы, пожалуй, прихватим и сие… и где, Леша, ты говоришь, под какой половицей у нашего призового хомяка-производителя закрома-то?
— Вот под этой! — с удовольствием топнул ногой, обутой в драный ботинок, дефективный подросток.
Спустя некоторое время коллеги упаковывали в содранную со стола панбархатную простыню плотные банковские пачки сторублевок.
— Не нужно так страдать…, — хорошо поставленным пастырским голосом увещевал о. Савва беззвучно рыдающего Ивана Израилевича. — Ибо сказано: «Не сбирай себе богатств земных здесь, где тлен и воры!» Далее, у вас какой оклад?
— Шестьсот рубле-е-ей…, — простонал Иван Израилевич.
— Вот видите? Указанную сумму вы легко сможете скопить за каких-нибудь жалких сорок два года, особенно, ежели не будете пить-есть…
— Издеваетесь, да? — зарычал Иван Израилевич.
— Вестимо, издеваюсь. Не терплю мздоимцев, грешен…, — со вздохом ответствовал о. Савва.
… Когда незваные гости покинули наконец уютное, культурное жилище директора магазина, оставив на голо блестевшим полировкой столе триста два рубля и горсточку медной мелочи, Иван Израилевич с некоторым испугом сказал, обращаясь к супруге:
— Милая, ты заметила, какие это хамы? О, проклятые антисемиты… они мне за всё ответят…
— Ответят, ответят…, с ласково-обещающей интонацией отозвалась супруга, внимательно рассматривающая свои алые ноготки, — а кстати, кто такая эта продавец Маслаченко?
Старинные часы глухо пробили одиннадцать раз… И Иван Израилевич вдруг понял, что его час тоже пробил!
…В круглосуточно работающей Сберегательной Кассе, расположенной под бирюзовыми сводчатыми арками Справочного зала Рязанского вокзала, долго не могли понять, чего от них хотят.
Но когда уразумели, что трое граждан желают сделать взнос в Детский Фонд имени Ленина при Красном Кресте Союза ССР, да еще в такой необычной сумме…Триста две тысячи!
То заведующая, выскочив из-за своего застекленного барьера, сначала приколола Бекреневу на грудь бестрепетно снятый с себя роскошный бронзовый значок «Друг Детей», с сидящим (на перекрещенной с серпом) рукоятке молота беспризорником, а потом пылко расцеловала всех присутствующих, включая стеснительно покрасневшего дефективного подростка Маслаченко…
Глава девятая
«Паровоз, паровоз, ты куда нас повез? Я стучу, я пыхчу, я качу куда хочу.»
Обычно стеснявшийся почему-то присутствия Натки товарищ Бекренев на сей раз был несговорчив и категоричен (может, стал к ней потихоньку привыкать? так, глядишь, и совсем дичиться перестанет… это было бы хорошо…):
— Нет, Савва Игнатьевич, я решительно вас не понимаю — на что надо было отдавать абсолютно все деньги? Да еще после того, как мы этому кровососу наши кровные триста рублей вручили? Тоже мне, Раввин Гуд нашелся: у богатых отрезаем, бедным пришиваем!
Но товарищ Охломеенко только руками разводил:
— И паки повторяю, что сие грязные деньги, и нам бы добра отнюдь не принесли!
— Паки-паки, в речке раки… А жрать, батюшка, мы теперь чего будем? Вот только не надо мне про птиц небесных вещать, что ни сеют, ни жнут, а Божьим попущением сыты бывают… Я не птичка, мне бы сала. Ну а ты, дефективный, что ежисся?
Надутый, как мышь на крупу, Маслаченко сердито отвечал: