— Я вам деньги отдам, не переживайте! Не украду, а заработаю… Но потом всё одно от вас сбегу!
— Ну, беги. Только помни, побегушник, что Наталья Израилевна за тебя подписалась. И ежели ты от неё ноги сделаешь, апеллировав к зеленому прокурору, то ей самой за тебя садиться надо будет.
— Правда? — выкатил глаза Маслаченко.
— Нет, «Известия»! Сам посуди. По документам у нас корова рыжая одна… тьфу ты, дефективный подросток — один. Наталья Израилевна у нас комплекцией как раз на мальчонку смахивает, а в ГУЛАГ-е им все равно, да и какая им в попу разница? мальчик ли, девочка… Так что придется, извини, тогда ей за тебя, разбойника, чалиться…
Натка чуть было не взвилась: ну сколько же можно-то, а?! Намекать постоянно на чужие физические недостатки, это просто… нехорошо, вот! Ну да, нет у неё, Натки, за пазухой таких выдающихся достоинств, как у давешней белобрысой пионервожатой с проблядскими голубыми буркалами… И задница у той, да, действительно, просто огромная, как у коровы-рекордистки с ВСХВ. Ну и вали тогда к своей Ксюше-пиздюше! А я уж как-нибудь без тебя проживу. Тоже мне, гер-р-р-рой-любовник…
Вскочив с мягкого, крытого синим бархатом дивана (в цвет синей окраски бортов международного спального вагона! В первый раз в своей жизни Натка благодаря своей волшебной книжице ехала в таком!), девушка решительно распахнула лакированную, до половины застекленную молочно-матовым стеклом, с медной, яро сияющей рукояткой, дверь в вагонный коридор, устланный алой ковровой дорожкой:
— Савва Игнатьевич! Я вот покурить задумала. С утра не дымила… Не составите мне компанию?
Тот как-то помялся, покряхтел, почесал бороду…
— Да я бы и с радостью, Наталья Израилевна, да вот сугубый зарок дал матушке Нениле: на ночь не дымить! Извините, но не могу-с… Вот, Валерий Иванович нешто вас проводит?
Тот с готовностью вскочил, застегивая потертый на локтях пиджак… Тоже мне, лыцарь Печального Образа… (так в тексте) Ведь я же знаю, прекрасно всё вижу… Тебе же моё общество неприятно. Неприятно? Нет, вовсе не неприятно. Просто противно. Ну, скажите, правда, кому охота появляться на людях в обществе такой уродинки? Смеяться ведь над тобой будут, как давеча Арчибальд Арчибальдович… Мол, что — получше себе ничего не нашел? Вроде Царевны-лягушки. Которую, только, увы! никто не целует, ибо всем отвратно!
Натка уже собиралась сказать что-то очень колкое, едкое, злое, гадкое, чтобы он от неё наконец-то отстал и оставил её в покое… но…
Но. Но вдруг заметила в его глазах такую смертную тоску, такую надежду, такую скрытую мольбу…
Что просто себе не поверила. «Что же, он действительно ХОЧЕТ со мною пойти?! Да нет, чушь это. Просто мне это показалось. Конечно, показалось! От твоего хронического недоеб… мда. Недосыпа. Скажем так.»
Тем не менее, Натка стеснительно опустила голову и сдавленным голоском просипела, отвернувшись:
— Ну… если ему делать больше нечего… почему же нет…
И потому она не заметила, как Савва Игнатьевич, делая страшные угрожающие рожи, просто пихает Бекренева вслед за ней, одновременно демонстрируя волосатый кулак беззвучно хихикающему дефективному подростку.
… В чуть покачивающемся коридоре мягко светили хрустальные бра, за прикрытыми шелковыми занавесками оконными стеклами под приглушенный стук колес мелькали огоньки пролетающих мимо маленьких станций.
Встреченный в коридоре проводник, в белоснежной летней тужурке с золотыми пуговицами, вежливо поклонившись, осведомился, когда уважаемые пассажиры изволят откушать принесенный им из буфета ужин. Хорошо хоть, господами их не назвал!
Осторожно распрошенный Бекреневым, проводник уважительно уведомил Натку, что им это не будет стоить абсолютно ничего, так как в wagon-lit питание уже включено в стоимость плацкарты. Ну, разве что сами господа ему на чай что-нибудь от щедрот своих пожалуют, рублик-другой… Назвал-таки, обскурант.
Выйдя в полутьму и грохот нерабочего тамбура, Натка рефлекторно поежилась: через брезентовую гармошку, закрывавшую переход в соседний вагон, изрядно поддувало… И тут же заботливая мужская рука накинула ей на плечи уютно пахнущий хорошим дорогим табаком и тройным одеколоном пиджак… «Мужиком пахнет…» совершенно неуместно пронеслось в Наткиной голове.
И она, чего-то застеснявшись, полезла в карман одетых в дорогу спортивных шаровар за папиросами…
— А скажите, Наталья Израилевна, на что вы вообще курите? — вдруг спросил Бекренев.
Натка пожала плечами:
— Ну, я не знаю… У нас ведь в техникуме все девчонки курили! Ну и я начала, с ними за компанию…