— Вик… ты… не читаешь?
Некромаг печального образа сидел с закрытыми глазами в паре метров от трона, скрестив ноги “по-персидски”. Можно было бы даже предположить, что он медитирует, если бы эта практика вообще была распространена среди шляхты и предполагала лёгкое покачивание головой в такт неслышимому никому, кроме него, ритму.
— Книга подошла к концу, — спокойно сказал он. — Музыка. Она спасает, когда в более не остаётся страниц, способных окунуть меня в мир чужих мыслей и грёз.
— И что ты слушаешь? — изогнула бровь слечна Глашек.
Виктор поднял веки, и взгляд его выражал, сколь тяжёлым оскорблением для него был вопрос.
— Классику, — произнёс молодой человек таким тоном, будто бы не мог понять, как кому-то вообще могла прийти в голову нелепая мысль о том, что пан Злобек может иметь иные музыкальные предпочтения.
Лешая молчала пару секунд, а затем вновь подала голос.
— У тебя хорошие динамики на телефоне?
Вику не требовалось повторять два раза. Жестом разом изящным и ленивым он извлёк из кармана нечто, больше напоминающее тонкую пластинку вулканического стекла, чем телефон, и тапнул пару раз по экрану.
Зала наполнилась характерным звучанием виолончели.
В пунш мне.
Вы плюнули в пунш мне.
Сударь, я требую
Сатисфакции.
Сатисфакции.
Сатисфакции.
Броня не выдержала и рассмеялась. И смех этот отлично гармонировал с надрывным воем струнных, что раздавался из динамиков телефона.
Но не с точки зрения Вика.
— Что вас так насмешило, слечна Глашек? — подозрительно сощурился молодой человек.
— Прости, — девушка попыталась подавить смешок, чтобы дать внятный ответ чуть раньше, но получалось у неё это из рук вон плохо. — Просто… ха… просто… ха-ха-ха… я понимаю, что в Богемии эта мелодия впервые прозвучала веке в XVI–XVII, но для меня это всегда останется перепевкой Бенни Бенасси, который творил в период времени… куда как ближе к современности.
Прищур Виктора изменился. Он стал более напряжённым.
— Насколько ближе?
— Конец второго тысячелетия.
Дальнейшие действия некромага заставили Броню удивлённо замолчать, ведь тот, не говоря больше ни слова, извлёк сим-карту, а затем вдавил большой палец в экран мобильного так сильно, что гаджет не просто треснул, а буквально переломился пополам. Синеглазка успела заметить, как молодой человек едва уловимым движением поместил левую руку на пояс и вжал основание ладони в металлические элементы, которые ранее девушка полагала просто одним из украшений ремня.
Обломки несчастного телефона улетели в мусорку, которую Лешая прятала за троном, а сим-карта перекочевала в скромный “тапик”, что дожидался своего часа во внутреннем кармане жилета пафосного некромага.
— Он осквернён, — спокойным голосом ответил Виктор на немой вопрос Брони.
Девушка чуть скосила взгляд в сторону и, увидев взволнованную пани Вейлис, явно не привыкшую в выходкам представителей магического сомнения, и ободряюще улыбнулась.
— Илега… раз такое дело и у нас появилось несколько минут, может расскажешь мне о том, как учителей готовят преподавать в школах, где каждый пятый молокосос обладает опытом прошлых жизней?
Камеристка задумалась.
— Ну… как сказать… на самом деле, в нашей программе этому уделяется не то, чтобы очень много времени.
— Правда? — удивилась некромагичка. — Мне казалось, это должно делать работу учителей более… специфичной.
— Не настолько. Во-первых, опыт прошлых жизней не у каждого пятого, а у каждого десятого. Да, ты правильно назвала процент попаданцев, но примерно половине из них память просто стирают, потому что те, я-ко-бы, не выдерживают младенчества: сама ведь помнишь, как круто быть взрослым человеком в тельце, не способном ни на что иное, кроме как гадить на пелёнки, да ещё и в ситуации, когда ты не понимаешь языка окружающих, а если даже и понимаешь, то не способна ничего сказать.
— Да, как-то вылетело из головы, — прикрыла очи Броня. — точно. Многие же сходят с ума. И тогда вызывают некромагов. Но мне казалось, что “многие” — это процентов десять-двадцать. Не думала, что речь заходит о половине.
— Это ты описала идеальную ситуацию, но в Богемии многие детские врачи сидят на проценте у шляхты, — хмыкнула Илега, мягко проминая виски госпожи. — Они сообщают родителям о том, что их младенец сходит с ума, и те в панике вызывают некромага за свои кровные. Доктор получает откат, а магуй — деньгу и, что самое важное, воспоминаний для насыщения праха. Магическую силу, за которую не надо платить. Обычно таким промышляет бедное дворянство: богатеям тратить силы на подобное просто лень.
— Иными словами, из-за коррупции на класс из тридцати человек приходится не пять-шесть попаданцев, а два-три? — уточнила Лешая.
А ведь девушка думала, что ситуация у неё в классе была связана с тем, что большинство предпочитало, как и сама Броня, “не палиться” лишний раз.
— Угу… а это не так уж и много. Чаще всего, конечно, придётся иметь дело с двумя попаданцами, которые к возрасту шести-семи лет будут уже в немалой степени подавлены авторитетом родителей и неприветливостью этого мира, — пояснила камеристка. — В смысле, я-то сама могу судить только по классам, где учились я и моя сеструня, да по тому, что нам на лекциях рассказывали. И звучит правдоподобно. Форгерия давит на людей. Но на каждого по-своему.
— Давит? — удивилась Броня. — Во взрослом возрасте — да, но я не помню, чтобы чувствовала хоть какое-то особо серьёзное давление прежде, чем стала подростком. Тут я уже начала ощущать распущенность местной патриархально настроенной челяди.
— Наверное, это потому что твой родной мир оказался довольно похож на Форгерию, — беспечно пожала плечами lesis. — У меня не так. Я прибыла из времён, которые здесь зовутся Средневековьем и местный технологический уровень меня просто очаровал. Я до сих пор в восторге от горячей воды из крана. Форгерия меня подавила таким вот образом. А вот с девочкой из класса сеструни она поступила суровей: это был парень из мира, где космические перелёты стали обыденностью. Как говорит Иренка, это превратило её в “растёртый плевок”.
Слечна Глашек лишь пожала плечами в ответ.
— Не знаю. Как я уже говорила, меня Форгерия не подавляла в детском возрасте. Не больше, чем мой старый мир. И парнишку из моего класса, который, судя по поведению, прибыл из веков XX–XXI, тоже. Он очень открыто резал правду-матку о том, что всё знает, всё умеет, и вообще, школьные знания за пределами школы бесполезны.
Илега хихикнула.
— Я так понимаю, у него весь зад был в полосочку?
— Агась, — кивнула Броня. — Наша учительница в какой-то момент стала день начинать с выдачи ему порции розг, хотя парень даже накосячить ещё не успевал.
— Да, есть у нас такая практика-профилактика, — ответила камеристка. — Если Форгерия не справляется с подавлением человека, то мы должны доделать её работу. Подавленный ученик куда как более удобен. В конце концов, если бы он понимал слова, до подобного утреннего ритуала бы просто не дошло. А так: спускай штаны и получай по заду на радость одноклассникам. Кстати, а ты сама как, часто розгами получала?
— В начальных классах с учительницей у меня были неплохие отношения, — хмыкнула синеглазка. — А вот уже в средней школе меня очень невзлюбил биолог.
— И что с ним сталось? — в очередной раз хихикнула Илега.
— Ты спрашиваешь потому, что в ВУЗе вас предпреждают о возможных негативных последствиях злоупотребления силой против попаданцев в этом возрасте, или потому, что ты считаешь, что я всегда была машиной смерти? — изогнула бровь Броня.
Однако прежде, чем камеристка ответила на прямо заданный вопрос, в беседу вмешалась Ёлко.
— Когда будущая слечна Лешая вернулась домой со следами побоев, в школу со скоростью, превышающей скорость передачи информации между связанными фотонами, прилетел её отец… оживление учителя стоило семейству Глашек немало злотых, но больше подобных конфликтов в школе не возникало: вопрос был улажен в досудебном порядке, — незаинтересованный, будничный тон аналитика сумел вызвать мурашки на спине Брони: синеглазка даже и не предполагала раньше, насколько подробное досье “номер два” собирала на всех, кто мог бы оказаться интересен Даркену Маллою. — Пану Глашеку не стоило расставаться со своими деньгами: Сковронский в тот период времени был скор на расправу, но угрожала она, скорей, учителю. В конце концов, разгневанного отца на “высшую меру” подписать не удалось бы, а вот сотруднику школы вполне можно было бы пришить коррупцию и отправить в застенки, на производство высоконасыщенного праха.