— Позвольте! — строго сказал он, протискиваясь вперед, держа удостоверение в вытянутой руке. — Следователь по особо важным делам Волошин… Генеральная Прокуратура… — Два последних слова действовали сильней всего, расчищая ему дорогу.
— Что-нибудь было в карманах…, в руке или на полу возле него? — спросил Волошин, зная почти наверняка, что сейчас один из них протянет записку, адресованную ему…
— Может это…, — неуверенно сказал кто-то и протянул незаклеенный узкий конверт с быстрой надписью от руки:
Следователю Волошину.
Он отошел, вытянул сложенный втрое в длинну лист плотной бумаги и прочел:
Г-ну Волошину
Следователю по особо важным делам
Генеральная Прокуратура
Москва
С детства знал: ум для того, чтоб делать глупости и не бояться…, и делал всю жизнь и не боялся. Однако итог оказался настолько неутешительным, что продолжать стало бессмысленным, а с дороги свернуть и сделать вид, что ничего не случилось — себе дороже… Думал раскаяние спасет… Не спасает, потому как оно, к сожалению, — просто боязнь ответного зла…
Хотел порешить себя подле Малявинских картин, которые люблю безмерно, а передумал, чтоб не напакостить перед ними…, чтоб не видели, как стреляюсь. Потому в подвал пошел… Не надейтесь однако, что самоуничттожение в нашей среде примет массовый характер после моего ухода…
Анатолий Спиркин
PS. Без меня и без Султана покойного, асситента моего, система нелегального забора доронских органов, что создал, вряд ли станет функционировать успешно… Однако встроена она в структуры государственной медицины, и бизнес этот слишком прибылен, и хлопот никаких, если не считать сегодняшний случай…. А доктор Лопухина, которую пытался втянуть в свой бизнес силой преступной…, объяснила мне, недавно, что ум для того нам, чтоб отличать добро от зла…
Волошин постоял в подвале немного, не обращая внимания на суету вокруг, перечитал еще раз, сложил, положил в конверт и не оборачиваясь направился к выходу…
Весна случилась внезапно, будто засидевшись прыгнул шарпей, чтоб доставить себе удовольствие: высоко, легко и свободно, играючи даже…, а потом, словно застеснявшись легкомыслия, засмурел, привычно насупил брови и складки коже-шинели на голове, и погрузил в них глаза, и помедлил, выжидая… Однако зажигательные праздничные марши братьев Покрасс, сопровождавшие присевшего шарпея с покачивающейся старой винтовкой за спиной, с шорохом и блеском сабель, извлекаемых из ножен бойцами Первой
Конной, что маячили на ближних холмах, уже носились в воздухе, возвещая: весна пришла…
Неизвестные молодые люди в дешевых зеленых пластиковых куртках с картинкой бесконечных рядов саженцов елей на спинах и надписью GasProm латинскими буквами, незаметно и быстро привели в порядок институтский парк, отмыли от грязи и листьев голую Нюру в фонтане, старательно натирая шампунем участок между бедрами и полные груди, и, не толпясь возле кабинета одного из многочисленных замов Ковбой-Трофима по хозяйству, в ожидании бабок, как любил теперь говорить Фрэт, сели в поджидавший их микроавтобус «Ford» вместе с садовым инвентарем и покатили, и казалось навсегда…
Поредевшая и отощавшая голубинная стая, к которой за зиму присоединилось несколько ворон, чувствовала себя по-началу непривычно в обихоженном парке с набирающей яркий зеленый цвет хвоей и толстыми темными почками лип и кленов, и не очень старательно рылась по бокам асфальтовых дорожек, начисто забыв ежедневные визиты Егора Кузьмича с эмалированным ведром объедков из столовых Цеха… А когда неприметная дверь черного хода отворилась однажды и вышла оттуда молодая девка-санитарка, рослая и полная, в знаковом ватнике, сапогах с недодернутыми до конца молниями на могучих икрах и неизбывным ведром с надписью Неотл. Хиру, стая не отреагировала, продолжая с отвращением перебирать сухие травинки и прошлогодние хлебные крошки, успевшие за зиму превратиться в несъедобные твердые камушки… А потом как-то сразу усекли, что деваха с ведром и в ватнике, неуверенно остановившаяся у свежевычищенного фонтана с медной Нюрой, поблескивающей на солнце голой грудью и треугольником в паху — их новый Егор Кузьмич, и снявшись с дорожек плотной шелестящей тучкой двинулись к ней, и окружили бесстрашно, замерев над головой в полете, цепляясь за ватник, усаживаясь на края ведра, оживая внезапно после долгой зимней заторможенности, даже норовя спариваться на плехач девахи…
Эйбрехэм, в ярком горнолыжном наряде и больничных суконных тапках без задников, похожих на лыжи охотников-чукчей медленно двигался в сторону Вивария, слегка опираясь на Станиславу, голова которой иногда появлялась из подмышки гиганта, а впереди невозмутимо сдержанно, как подабает настоящему английскому джентелмену, уверенно вышагивал Фрэт, будто указывал дорогу, и лишь изредка оборачивался, чтоб контролировать события и дистанцию…
— Митя Борщев, — журчала по-английски Слава, вымуштрованная Фрэтом, — ушел от нас… Заявление написал…, сам… Станет служить в хайпермаркете на Соколе… у метро… грузчиком похоже… Тамошние девки-продавщицы в восторге… С Рывкиным, слава Богу, все в порядке…, по пока не выписыват…, наблюдают.
Она вдруг остановилась и стала печалиться, позабыв на мгновение раненного бойфренда, проникаясь, может, впервые, мыслью о несправедливой и жестокой Митиной судьбе и дурацком его уходе…, а потом, внезапно веселея и возбуждаясь от огромного Абрамова тела, завидела вдруг сквозь пуховые пластиковые доспехи гигантский пенис, непохожий ни на что, примятый вместе с яичками-теннисными мячами тугими прорезиненными трусами, под которыми парились и прели, готовые в любой момент к мощному марофонскому забегу, который уже не остановить, и стала стараться ненароком коснуться ветеринаровой плоти.
— Ремонт в Виварии еще не начинали, миленький мой: тебя ждут… Лечащий врач говорит, через неделю сможешь начать ходить по палате… — Она громко рассмеялась, заражая смехом негра, представляя, как удивился бы строгий маленький доктор со второго этажа Цеха, где лежит ветеринар, завидя его, направляющимся в собачник, и спросила бездумно: — Почему ты молчишь все время?
— Не знаю… — Негр посмотрел на Фрэта, ожидая помощи, но тот, занятый собой, часто и сильно, будто любимый наркотик, втягивал в ноздри весенний московский воздух, пыльный и ветренный, немного монотонный и скучный, с привкусом нищего бытия, стекающего из открытых форточек и дверей подъездов близлежащих домов, забегаловок, дешевых магазинчиков, сопровождающего пешеходов, привычно спешащих неведомо куда, чтоб усесться поскорее в маленькой убогой кухне небогатой квартирки или конторы или цеха….
Фрэт вдыхал с удовольствием выхлопы старых автомобилей без катализаторов, поглощающих угарный газ, запахи дешевой больничной еды, лежалых листьев, переживших почти бесснежную зиму, непахнувших ничем подснежников, которые вот-вот должны были появиться в парке… Однако теперь эти запахи все чаще прерывались всплесками хорошо кондиционированных помещений с дорогими отделкой и интерьером, ухоженным персоналом в новостройках вокруг, высоких и престижных, рассчитанных на биглей — будущих богатых и благополучных российских средних граждан…, умных и предусмотрительных…, готовых постоять за себя и свое добро…, и публика, двигающаяся по улицам, несла с собой запахи дорогой одежды, одеколона, мыла…, и он искренне радовался, будто настоящий московский старожил, и доля его стараний в наметившимся прогрессе, не многим ниже, чем у некоторых уважаемых в городе людей… Фрэт вдруг остановился и спросил себя удивленно: — С чем ты сравниваешь нынешнюю московскую окраину, бигль…? С богатым Питсбургом, штат Пенсильвания…? Пару лет назад здесь теснились ларьки с несъедобной пищей, бесполезными лекарствами-дженериками и такой же неносимой одеждой и прочей копеечной ерундой… А случалось и убивали…., мочили порой и также часто, как теперь драят за день полы и стены подземных переходов на Соколе…, — и он двинулся дальше, наслаждаясь Москвой, обществом Авраама и Станиславы, тащившихся сзади, и Елены Лопухиной, поправлявшейся после бандитской нефрэктомии в своем кабинете, куда старательный Вавила распорядился перенести функциональную кровать…, и казалось, что никогда не был так счастлив, как сегодня…, и вдруг учуял привычный запах беды, нерешенных проблем, канцелярский дух, что исходил от следователей, вражеский запах Ковбой-Трофима, а потом все затмил запах предстоящего ремонта Вивария… и оглянулся, чтоб посмотреть на Эйбрехэма и соразмерить его возможности с будущим renewal… [82]