Наконец толпа продавила Дашуню через широко распахнутые, несмотря на пружины, двери и разделилась на ручейки. Основной поток двинулся в сторону метро, другой, тоже довольно солидный рукав, повернул к привокзальному рынку (откуда-то из середины этого ответвления до нее еще пару раз донеслись всплески знакомого мата), а остальные рассыпались мелкими брызгами по автобусным и троллейбусным остановкам, маршруткам и частникам. Дашуня остановилась, поставила на сухой горячий асфальт свой слегка оббитый, но еще довольно крепкий чемодан и глубоко вдохнула терпкий, чуть горчащий московский воздух. Над городом стоял гул, издаваемый сотнями тысяч машин, мчащихся по широким проспектам, окутанным ласковым зеленым пологом листвы. Москва!.. Лучший город Земли. Что там Париж или Нью-Йорк, Москва ничуть не хуже, но здесь еще и говорят по-русски. Здесь перед молодыми, энергичными, пусть и не очень красивыми девчонками из далекой российской провинции открываются такие перспективы, что просто дух захватывает. Дашуня счастливо вздохнула и, подхватив чемодан, пошла к метро…
Институт она отыскала с трудом. Вроде по схеме, скачанной из Интернета, все выходило очень просто – метро «Чистые пруды», потом две остановки на трамвае или двести метров пешком – и вот он. Но у метро оказалось два выхода, и конечно же она вышла не из того, повернула не туда и потом почти три часа плутала по всяким Малым Татарским и Большим Ивановским переулкам, Вторым Ямским проездам, где дома имели совершенно дебильную многоэтажную нумерацию типа: дом семь, корпус четыре, строение двести девяносто семь «Б». Так что когда Дашуня наконец выбралась на Бульварное кольцо, ноги у нее подгибались, а руки, отягощенные пусть и не особо тяжелым, но все-таки довольно плотно набитым чемоданом, просто отваливались. К тому же очень хотелось пить, да и есть тоже. Но когда Дашуня, решив слегка поправить это дело, подошла к стойке довольно большого уличного кафе, раскинувшего свои зонтики как раз у нужного выхода из метро, который она так бездарно проворонила, то ей хватило одного взгляда на цены, чтобы громко ойкнуть, что Дашуня и сделала. Она тут же покраснела, поймав на себе несколько насмешливых взглядов. Секунды две девушка колебалась – ей очень хотелось выложить с независимым видом за сосиску и салатик сумму, на которую она дома могла раза три довольно прилично пообедать, лишь бы доказать этим высокомерным москвичам, что и она тоже не лыком шита, но она, хотя и с трудом, подавила в себе это глупое желание. Денег у нее было не очень-то много, а до первой стипендии еще о-го-го сколько. Да и та наверняка не позволит особо шиковать. Поэтому, кроме стипендии, она еще собиралась устроиться на какую-нибудь работу. Вообще насчет того, как устроиться в Москве, у нее были довольно детально разработанные планы. Во всяком случае, дома ей казалось именно так, хотя сейчас где-то в глубине души у нее появилось… нет, не сомнение, а, скажем так, лишь первые его зачатки. Но Дашуня тут же припомнила слова Наполеона о том, что неуверенность – первый шаг к поражению. Поэтому она гордо вскинула голову и, подхватив ставший совершенно неподъемным чемодан, удалилась от кафе с максимально независимым видом. Как выяснилось чуть позже, это оказалось совершенно правильным решением. Потому что чуть дальше она наткнулась на продукт, деньги на который она потратила с легкой душой. Поскольку здесь, в Москве, он стоил даже немного дешевле, чем дома. Это были бананы.
Устроившись на скамейке и слегка утолив голод, Дашуня подняла свой чемодан, который вроде как немного полегчал, и двинулась в нужном направлении.
Институт выглядел не особо презентабельно. Мрачноватое многоэтажное здание в техностиле стыка пятидесятых и шестидесятых годов со слегка обшарпанным фасадом и оббитыми по краям ступенями, ведущими к тяжелым деревянным дверям, отворяющимся в обе стороны. Когда Дашуня прочитала табличку, означавшую, что она наконец-то добралась до цели своего почти двухнедельного путешествия, у нее засосало под ложечкой. Ей вдруг отчаянно захотелось снова оказаться дома, потому что вся эта затея с путешествием сейчас, на этом пороге, показалась ей безумной авантюрой, не имеющей никаких шансов на успех, а надежда на дипломы за победы в олимпиадах, на похвальные грамоты и особенно на золотую медаль, спрятанную в отдельной косметичке, которую Дашуня сунула в самый укромный угол чемодана, – просто смешными. Но отступать было поздно, и она, упрямо сжав губы и вызывающе выставив подбородок, протянула руку и, навалившись всем телом, отворила тяжелую дверь…
В огромном фойе было прохладно. Сразу у входа, справа и слева от дверей, протянулись гардеробные, которые оканчивались у широких лестниц, ведущих на второй этаж, а прямо напротив, у дальней стены, вдоль окон тянулся длинный стол, на который указывали стрелки на самодельных бумажных указателях. Над стрелками большими буквами были написаны два слова: «Приемная комиссия». Народу в фойе было не очень много, и большинство толпилось у стола. Дашуня потерянно оглянулась. И как это она не догадалась! Все ее бумаги лежали в старенькой ледериновой папке, упрятанной на самом дне чемодана. Ну что ей стоило извлечь все наружу еще в сквере, когда можно было удобно расположить чемодан на лавочке? А теперь что делать? Она сердито вздохнула и, подойдя к колонне с указателем, оперлась о нее спиной, согнула ноги в коленях и положила на них чемодан. Она только успела откинуть крышку, кате сбоку послышался чей-то насмешливый голос:
– Это еще что за чушка в дерюжке?
Дашуня вздрогнула, покраснела и, слегка покосившись в сторону, откуда раздался голос, увидела шагах в десяти от себя двух рослых и стильных девиц в таком крутом прикиде, что у нее перехватило дух. У них в городе тоже было немало девиц, изо всех сил старавшихся походить на картинки в «Элль» или «Космополитен», но эти… От них несло такой холеностью, что Дашуня буквально почувствовала этот запах.
– Как ты думаешь, зачем она здесь?
Они и не думали приглушать голос, спокойно обсуждая заинтересовавшее их явление и не собираясь обращать внимание на то, что сие явление живое и ему может не очень понравиться тон, в котором это обсуждение проходит.
– Наверное, хочет устроиться в уборщицы? – предположила одна.
– Или в дворничихи, – выдвинула свою версию другая. Они переглянулись, а потом первая тоном, выразительно подчеркивавшим всю абсурдность подобного утверждения, заявила:
– Ну не поступать же, в конце концов, она собралась?
И обе манерно рассмеялись. Когда смех утих, та, которая первой обратила на нее внимание, еще раз окинула Дащуню презрительным взглядом и заявила:
– Да-а, если в этом институте будут учиться такие рожи, МОЕЙ ноги здесь не будет.
Причем это было сказано таким тоном, что у всех окружающих должно было сложиться твердое убеждение, что если полы и лестницы данного учебного заведения будут лишены чести быть попираемыми ногой этого существа, мир – не мир, но уж это учебное заведение точно ожидает что-то ужасное. От такой наглости Дашуня просто остолбенела. Между тем девицы, брезгливо взглянув на нее еще разок, переключились на другую тему, главным героем которой был какой-то Арсен, обладатель синего «сааба» и весьма свободных взглядов на взаимоотношения с женщинами, которые отчего-то казались этим холеным стервам возмутительными. Впрочем, гораздо большее возмущение у них вызывала какая-то Карина. Дашуня потрясла головой, пытаясь выбросить из головы все, что услышала, но все равно, когда она наконец-то достала заветную папку и, кое-как закрыв чемодан, пошла к столу приемной комиссии, чувствовала она себя словно оплеванная.
На столах стояли таблички с названиями факультетов. Дашуня отыскала свой и, робко присев на колченогий, разболтанный стул, стоявший по эту сторону стола, деревянным голосом поздоровалась. Мадам, сидевшая за столом, оторвалась от полировки своих ногтей, окинула ее взглядом, не очень-то сильно отличавшимся от взгляда тех девиц, и спросила чуть ли не сквозь зубы:
– Поступать?
– Да.
Мадам пару мгновений сверлила ее взглядом, который должен был убедить Дашуню в полной абсурдности подобной мысли, а затем все так же сквозь зубы отрывисто спросила: