Здесь было святилище Дика, где, согласно семейной традиции, его не полагалось тревожить домашними делами. Всякий, конечно, мог открыть дверь и, стоя у порога, досаждать ему чем-нибудь, но никто не входил сюда без его приглашения. Здесь он был хозяином. Здесь проводил он в одиночестве целые часы, отдаваясь мечтам, борясь с демонами зла, прилаживая приманку к удочкам, приготовляя лекарство для своих собак, очищая, расставляя и переставляя свое оружие. До того, как фурии овладели им, он отличался простодушием и был доволен малым. Счастливейшие минуты своей жизни провел он здесь, среди неодушевленных предметов, какие он любил, и здесь проводил он теперь часы своего сильнейшего отчаяния.
Слова, только что услышанные им от Остина, звучали в его ушах отдаленным, замирающим звоном. Он сидел в одном из дряхлых кожаных кресел, теребя свои жесткие волосы. Это немыслимо, и вместе с тем это правда. Вивьетта рассказала Остину о том, что горело священным огнем в глубине его души. Его глазам живо представилась эта сцена: жизнерадостная Вивьетта и Остин посмеиваются над ним и его любовью, весело радуясь шутке, которую с ним сыграли, пренебрежительно жалея его. Сердце горело в его груди, к горлу подкатывался жгучий клубок. Механически он взял с буфета бутылку вина, сифон и стакан. В смеси, которую он проглотил, было мало содовой воды, она еще более разожгла его. В безумном гневе он зашагал по комнате. Все нервы его трепетали при сознании нанесенного ему несмываемого оскорбления. Перед ним маячило лицо Остина, точно физиономия насмехающегося черта. Горло его горело, и он снова выпил виски и бросился в кресло. Около последнего на стуле лежала свежая газета. Он взял ее и попробовал читать, но буквы сливались в большие, темные пятна. Он швырнул газету на пол и отдался своим безумным переживаниям.
Немного спустя он вспомнил, что на три часа условился с Екатериной об осмотре коллекции. Он посмотрел на часы. Было уже четверть третьего, а, между тем, ничего не приготовлено, если не считать чистки, произведенной вчера. Автоматически он открыл ящики, вынул свои сокровища, осторожно отер клинки мечей замшей и разложил их на покрытом байкой столе. С подставок он выбрал на удачу несколько шлемов. Со стены он снял большую палицу, принадлежавшую его предку-епископу. Скоро стол оказался заваленным разного рода оружием. Вдруг из его рук выскользнул шлем и с металлическим звоном упал на пол. Дик опомнился, поднял шлем и с большой тревогой осмотрел его, боясь, не попортился ли он. Он положил его на стол и, чтобы успокоить свои нервы, выпил еще стакан виски.
В смущении стал он осматривать стол; какого-то привычного и важного предмета не было на надлежащем месте. Что это? Он сжал голову руками, силился прийти в себя. Это — нечто историческое, нечто единственное в своем роде, нечто такое, о чем только недавно рассказывал Екатерине. В конце концов он вспомнил. Он поставил кресло между фигурками в латах и, встав на него, взял с полки ящик из красного дерева. Затем он сел в кресло, положил ящик на стол и открыл его маленьким узорчатым ключом. В ящике оказалась пара старомодных дуэльных пистолетов, употреблявшихся в начале XIX столетия. Они были с длинными стволами, с отделанными слоновой костью рукоятками и с миниатюрными шомполами. Обитая шелком внутренность ящика была разделена на несколько отделений — одно для пистолетов, другое — для склянки с порохом, третье — для пуль, четвертое — для пистонов, пятое — для пыжей. Тупо и автоматически, поглощенный совсем другими мыслями, он вычистил пистолеты, встряхнул склянку, чтобы удостовериться, что в ней есть еще порох — он любил высыпать немногие зернышки на ладонь и показывать порох, сохранявшийся в склянке в течение ряда поколений, с тех пор, как в последний раз пистолеты были пущены в дело; потом он пересчитал пистоны, которые пересчитывал много раз до того, с недоумением посмотрел на одно пустое отделение, сейчас же вспомнив, что в нем никогда не было пыжей и, наконец, взяв один из пистолетов, прицелился в луковицу на конторке в конце комнаты.
Его обманули, его ограбили и над ним издевались. Он представлял себе сцену, когда Вивьетта рассказывала Остину. Он почти слышал безжалостный смех Остина. Он почти видел, как она передразнивала его нескладную речь. Он точно видел их перед собою — вероломных, бессердечных, глядящих друг другу в глаза… Резким движением он провел рукою по лбу. Неужели он сходит с ума? До сих пор он слышал их голоса лишь в своем воображении. На этот раз он услышал их, как наяву, различая их тембр. На самом ли это деле или над ним шутит воображение. Он задыхался.
— Дика здесь нет, — послышался с террасы голос Вивьетты. — Он забыл.
— Право, милая, меня это не очень беспокоит, — отвечал Остин. — Я счастлив там, где находитесь вы.
— Мне бы хотелось, чтобы уже получилась телеграмма. Уже пора. Как вы думаете, не лучше ли нам рассказать все Дику сегодня?
— Нет, нет, завтра.
— В конце концов, какой смысл скрывать это от него?
Остин засмеялся.
— Вы думаете, нам следует сразу вырвать его из мрака его плачевной доли?
Чувства его не обманывали! Они разговаривали на террасе. Они разговаривали о нем. О его плачевной доле! Это могло иметь один лишь смысл. И этот демон еще смеялся! Бессознательно Дик крепче сжал рукоятку пистолета. Он слушал.
— Да, — сказала Вивьетта. — Это было бы более мило.
— Я настаиваю на том, чтобы отложить до дня рождения. Это будет драматичнее.
— Презренный негодяй! — пробормотал Дик.
— Мне хотелось бы сегодня, — заявила Вивьетта.
— А мне — завтра.
— Вы говорите так, как будто являетесь моим владыкой и повелителем, — произнесла Вивьетта своим насмешливым тоном, столь знакомым Дику.
— Ни один другой мужчина не будет им, если суждено не быть им мне.
Звонкий, молодой, властный голос разнесся по галерее. Дик бесшумно подвинул свое кресло к экрану, скрывшему его от окна на террасу, и, низко наклонившись, заглянул туда. Он увидел их смеющимися, раскрасневшимися, прохаживающимися на фоне деревьев. Остин глядел на нее со страстным огоньком в глазах. Она смотрела на него, сияющая, гибкая, радостная, с полураскрытыми губами.
— Не забывайте, пожалуйста, что мы говорили о Дике.
— К черту Дика! Дело совсем не в нем. Речь идет обо мне. И я покажу вам это.
Он показал это единственным возможным образом. С секунду она старалась вырваться из его объятий и с придушенным смешком приняла его поцелуй. Они отошли на другой конец террасы. У Дика перед глазами появились красные круги. Он вскочил с кресла и вытянул руку с пистолетом. Будь он проклят! Будь он проклят! Он был готов убить Остина. Подстрелить, как собаку.
Какие-то рефлекторные движения в мозгу заставили его действовать. Лихорадочно он насыпал дозу пороха в пистолет. Пыж? Клочок газеты, валявшийся на полу. Затем пуля. Затем забить пыж, потом пистон. Все это было сделано с быстротой молнии. Душа его горела жаждой убийства. Будь он проклят! Надо убить его! Он остановился посреди комнаты, когда они проходили мимо, подскочил к двери и поднял уже пистолет.