- Абсолютная ложь, - раздраженно прошептал пэр, сейчас выражение его лица казалось интеллектуальным.
Но почему же мистер Вивиан Грей счел факт таких инсинуаций «невозможным», признаюсь, я удивлен.
- Невозможно, милорд!
- О, мистер Грей, невозможно - это ваши слова.
- О, милорд, что могу я знать о таких вещах?
- Нет-нет, мистер Грей, что-то, наверное, бродит в вашем мозгу: почему невозможно, почему невозможно? Ваш отец так думал?
- Мой отец! О нет, он никогда не занимает свой ум такими вопросами, у нас - не политическая семья, не уверен, что он вообще когда-нибудь заглядывал в газету.
- Но, дорогой мой мистер Грей, вы слова не скажете в простоте. Почему вы решили, что это невозможно? «Невозможно» - особенное слово.
И маркиз задумчиво посмотрел на свой портрет, висевший над камином. Это было одно из наиболее удачных творений сэра Томаса, но удача заключалась не в сходстве и не в красоте живописи, в данный момент привлекшей внимание его светлости: он думал только о костюме, в котором предстал на портрете, о придворном костюме члена Совета министров.
- «Невозможно», мистер Грей, слишком особенное слово, - повторил его светлость.
- Я сказал «невозможно», милорд, поскольку уверен: если бы ваша светлость пребывала в расположении духа, в котором люди готовы публиковать такие инсинуации с каким-либо шансом на успех, положение маркиза Карабаса исключало бы саму возможность таких инсинуаций.
- А! - и маркиз почти встал с кресла.
- Да, милорд, я - молодой неопытный юноша, несведущий в вопросах светской жизни, без сомнения, я ошибался, мне еще многому предстоит научиться, - тут он запнулся, - но я уверен, что, обладая властью, маркиз Карабас не использует ее главным образом потому, что пренебрегает этим, но что могу я знать о таких материях, милорд?
- Разве власть - такая вещь, которой столь легко пренебречь, юноша? - спросил маркиз.
Его взгляд остановился на выражениях благодарности от «Купцов и банкиров Лондона достопочтенному Сидни Лоррейну, председателю и прочее, и прочее, и прочее» - роскошно украшенные, позолоченные, помещенные в рамку и застекленные, они висели напротив портрета Председателя.
- О, нет! Милорд, вы неверно истолковали мои слова, - рассыпался в пылких уверениях Вивиан. - Я - не хладнокровный философ, который будет презирать то, ради чего, по моему мнению, люди, настоящие люди из плоти и крови, только и существуют. Власть! О! Сколько бессонных ночей, сколько жаркой тревоги! Что за усилия тела и ума! Что за стезя! Что за ненависть! Что за острые стычки! Сколько всевозможных опасностей, которые я переносил бы вовсе не в благостном расположении духа! Но таковы, милорд, по моему мнению, чувства, свойственные неопытному юноше, а видя вас, милорд, столь состоятельного, что вы можете повелевать всеми и вся, продолжая жить привычной для вас жизнью, я, естественно, пришел к выводу, что объект моего обожания был суетной блестящей побрякушкой, и те, кто ею владеют, знают о ее абсолютной бесполезности.
Пэр сидел в задумчивости, отстукивая дробью «Дьявольские трели» на столе библиотеки, потом, наконец, поднял глаза и тихо прошептал:
- Вы столь уверены, что я могу повелевать всеми и вся?
- Всеми и вся! Разве я сказал «всеми и вся»? Воистину, милорд, вы анализируете мои выражения столь критически! Но я вижу, что ваша светлость улыбается при виде моего мальчишеского невежества! Действительно, я чувствую, что отнял уже слишком много драгоценного времени вашей светлости и слишком явно продемонстрировал свое невежество.
- Дорогой сэр! Я и не думал улыбаться.
- О! Ваша светлость столь добра.
- Но, дорогой сэр, вы действительно допускаете огромную ошибку. Я желаю, я просто жажду узнать ваше мнение по этому вопросу.
- Мое мнение, милорд! Чем может являться мое мнение, если не отзвуком мнения круга, в котором я живу, если не точным отражением чувств, присущих обществу?