Женя немного успокоилась. Она посидит в машине, пока не позвонит похититель, и если почувствует, что его намерения или настроение изменились, постарается ему объяснить, что произошло. В конце концов, если он хочет получить деньги, ему придется поверить ей на слово.
Зазвонил телефон. Женя посмотрела на дисплей: звонил отец. Что делать? Выслушивать его объяснения? Или, того хуже, извинения? Нет уж, она выслушает их потом. Потом, когда все будет позади и они с Машкой приедут к Татусе, которая, надо надеяться, пустит их на пару дней, пока она подыщет квартиру и няньку. А уж потом она поговорит с отцом и все ему объяснит. Так что сейчас пусть он лучше оставит ее в покое.
Было уже начало одиннадцатого. «Если он не позвонит в течение ближайших пятнадцати минут, значит, все, конец. Он передумал или испугался…» У нее заныло сердце, но она постаралась взять себя в руки. Ей еще столько предстоит сегодня!.. Главное, чтобы Машка была здорова и эта история не причинила ей непоправимого вреда. Одна надежда на то, что она еще слишком мала, чтобы по-настоящему испугаться.
Он позвонил, когда на часах было чуть больше половины одиннадцатого.
— Ты где?
— В Уланском переулке.
— В каком?!
— Уланском. Это около «Чистых прудов»…
Он выругался и сплюнул.
— Ладно. Езжай к Магистральной улице и встань сразу после поворота. Я перезвоню.
Женя завела двигатель и, прежде чем тронуться с места, развернула план Москвы. Эта чертова Магистральная… где она? А-а, вот… Далеко. Женя попыталась представить себе этот район, но не смогла. «Я никогда там не была… Впрочем, какая разница? Не на Тверской же встречаться…»
Женя вспомнила его голос, и ей показалось, что у него немного изменилась интонация. Она ни о чем не спросила его, да и что бы она могла сказать, не рискуя сболтнуть что-нибудь лишнее? Если бы было нужно, он бы спросил сам. И потом, он тоже наверняка нервничает.
Она вырулила на Садовую и поехала в сторону площади Восстания.
Ей пришлось немного поплутать, но в конце концов она выехала на Магистральную и остановилась. Улица была пустынна и освещалась рядом тускло горевших фонарей. Заморосил дождь, и лобовое стекло быстро покрылось каплями. Чтобы отвлечься и справиться с сердцебиением, Женя следила, как они стекают вниз под действием собственной тяжести.
Прошло еще несколько минут. Когда послышалось треньканье сотового, Женя вздрогнула.
— Поезжай вперед, медленно. Доедешь до второй арки и остановишься.
«Нервничает. Хочет убедиться, что я одна. Он прав. Господи, только бы все обошлось…»
Она вдруг подумала, что в трубке почему-то не слышен Машин голос. «Почему она молчит? Боится его? Боится плакать? Впрочем, не может же он таскать ее с собой. Он, наверное, посадил ее где-нибудь и сказал, что сейчас приедет мама».
Женя снова поймала себя на странном ощущении — на том, что почти оправдывает его, то есть действует как бы заодно с ним. «Что это со мной? Стокгольмский синдром?»
Через пять минут он перезвонил. Потребовал, чтобы она проехала еще немного, потом еще. Потом велел въехать во двор.
Женя свернула в подворотню и только теперь заметила, что дом нежилой. Справа от нее стояли переполненные мусорные контейнеры, на одном из которых местный остряк вывел белой масляной краской: «Фонд Сороса». В другом тлел подожженный мусор, и тошнотворно пахло гарью. Слева, тараща пустые глазницы окон, темнел пятиэтажный кирпичный дом.
— Вылезай из машины и иди вперед. Капусту не забудь, — приказал голос в трубке.
— Где моя дочь? — спросила Женя, изо всех сил сдерживая дрожь.
— Здесь, здесь, не психуй. Я вот только проверю, нет ли за тобой хвоста и все.
— Никого тут нет. Вы же видите, я одна, — сказала Женя и тут же подумала, что она действительно одна в этом чужом дворе с сумкой, набитой деньгами, и что ни одна живая душа не знает, где она и где ее искать в случае чего. Но задумываться над этим у нее уже не было времени, да и не могла она думать о себе, пока Маша была в опасности.