С начала X в. столичная аристократия — и Василий II в частности, возмущенный тем, что одни и те же семьи на протяжении семидесяти и даже ста лет занимают самые высокие посты, — начинает лишать владений провинциальную аристократию или безвозмездно отбирать их площади в пользу новой военной аристократии, которая по большей части состояла из иностранцев. Благожелательно настроенная историография превозносит Василия, так как он защищает слабых от жадности богатых. На деле лишение собственности представителей бывшего правящего класса, который также называют сенатом, а народ с VII в. очень образно прозвал «сенаторы дворца» («Чудо святого Артемия»), проводилось сторонниками императора с начала выхода на политическую арену новой, военной, аристократии (А. Каждан). Однако вскоре крупные гражданские чиновники, служащие и богатые торговцы, новый сенат, который был куда более многочисленным, чем первый, подверглись нападкам со стороны военных, затем стали в оппозицию и отстранились от него. Это был период значительного экономического роста империи, но взлет новых слоев населения был остановлен возвращением к власти крупных собственников, «военного класса, который наслоился на городских торговцев и администраторов» (П. Лемерль).
Иллюстрацией к зыбкости продвижения византийской бюрократии может быть карьера одного из самых известных писателей и греческих политиков — Михаила Пселла. Он был выходцем из семьи, которая по линии отца восходила к патрициям и консулам, но была небогатой. Под опекой матери и благодаря живости ума он получил хорошее начальное, среднее и высшее образование в Константинополе. Затем последовал перерыв в занятиях, вызванный скромностью средств Пселла и дороговизной курсов, во время которого он занимал административный пост в Передней Азии. По возвращении в Константинополь он возобновил свои занятия вместе с будущими известными литераторами Византии — Никитой Византийским, Иоанном Мавроподом, Константином Лихудом, Иоанном Ксифилином, а также будущим императором Константином Дукой. Адвокат в Филадельфии во Фригии, благодаря дружбе с Лихудом — министром Михаила V, — он был назначен секретарем императора, потом ипатом философов. Его преподавание в столице пользовалось таким успехом, что он входил во все правительства в течение тридцати лет, пока больший интриган, чем он, Никифорица, не добился от Михаила VII (1071–1078 гг.), который был обязан ему образованием и троном, отстранения Пселла от двора. Этот великий ученый и политик, амбициозный, тщеславный и изворотливый, возможно, типичный представитель эпохи скрытых интриг, кровавых дворцовых переворотов и ожесточенной битвы за трон, которую справедливо называют эпохой «ораторов и евнухов».
Противостояние столичной и провинциальной аристократии в этот период очень сильно, и по мере того как провинция усиливает свои позиции, критика столицы еще более увеличивается. Высмеивают изнеженных жителей столицы, которые избегают лишний раз покинуть крытые галереи из-за страха, что пойдет дождь. Высмеивают центральную администрацию, которая, задавив провинцию налогами, не интересуется ее нуждами и не думает, что этот источник рано или поздно истощится. Другие клеймят лицемерие имперского двора, где пустая болтовня господствует в науке и на практике, клеймят раболепие, подхалимство и хорошее образование. К моменту захвата власти Исааком Комнином (1057–1059 гг.), представителем военной аристократии из Передней Азии, который должен был ждать еще двадцать лет до начала своего длительного пребывания на троне, правящий класс, по словам Михаила Пселла, дрожал в прямом значении этого слова на первом заседании сената, собранном новым императором, после которого старый Михаил VI был отправлен в монастырь. «Был установлен трон, и сенаторы расположились по обеим его сторонам, император еще не успел ничего сказать, а… сенаторы уже были охвачены страхом: одни оледенели от испуга и застыли, будто их поразила молния, ссохшиеся, упавшие духом и бездушные, другие с мирным видом делали одно движение за другим — в тишине переминались с ноги на ногу, прижимали руки к груди, поникнув головой. Потом один, а за ним и все остальные испытали непреодолимый страх, они старались быть как можно более незаметными, и когда император всего лишь смотрел на кого-нибудь перед собой, дыхание остальных замирало, а изменения в лице того, на кого смотрел император, были заметны даже невооруженным глазом».