Мало-помалу Панфию убедили эти слова отца, и, немного успокоившись, она согласилась лечь, с тем чтобы подняться для жертвоприношений. На этом мы разошлись.
Кратисфен, оставшись со мной вдвоем в нашем покое, говорит: «Время не терпит; Зевс вместе со мной обо всем позаботился, и тебя ждет корабль, отправляющийся в Сирию. Гость по отцу[364] живет в Сирии; он окажет нам гостеприимство и радушно нас примет».
Я отвечаю ему: «Если ты не предал нашей дружбы, любишь своего Исминия и считаешь его своим вторым «я», ты отправишься с нами».
Он говорит: «У меня никогда и мысли не было покинуть тебя, и я готов страдать с тобой и страдать за тебя[365]. Меня радует, что ты не медлишь».
Я: «Ты, если хочешь, пойди к морю и распорядись обо всем, а я, пока длятся ночные жертвоприношения и Сосфен и Панфия вместе с моими родителями у алтаря, пойду к Исмине и открою ей наш замысел. Твое дело не упустить времени отплытия и позвать нас в гавань».
Кратисфен ушел, а я, лежа на постели, чувствовал, как целые моря забот затопляют мою душу, и волны захлестывали меня, как корабль в бурю и прибой; я печалился, радовался, страшился, смелел, весь был полон наслаждения и страха. Ведь надежда на удачу наполняла мое сердце несказанной радостью, неверие в удачу потрясало страшным смятением.
Пока я боролся с этими волнами, морем и непогодой, сон смежил мне глаза; я вижу перед своей спальней неисчислимую толпу юношей и девушек с венками из роз на головах, с руками, точно цепью прикованными к рукам друг друга, поющих, подобно Сиренам[366]. Песня их славила Эрота и восхваляла Афродиту. Она была похожа на гименей и на песни, которые перед спальней поют Эроты[367]. И вот все они пели, наполняя мне душу наслаждением и любовной отрадой, и весь я словно был охвачен неистовством из-за любви. Среди этого разноголосого, блистательного и сладостного хора, среди венков, среди песен, среди любовных напевов я снова замечаю того, сидевшего на высоком троне, по-царски облаченного Эрота, ведущего за руку Исмину. При виде его я весь замер. А он говорит мне: «Исминий, вот твоя Исмина» — и, вложив ее руку в мою, улетел прочь с моих глаз, увлекая за собой и сон.
КНИГА СЕДЬМАЯ
Так Эрот передал мне Исмину, и после пробуждения мне казалось, что она все еще со мной, и бог перед моими глазами. Так как пришло время жертвоприношений и снова Сосфен и Панфия вместе с моей матерью и отцом Фемистием отправились в святилище, я снова у Исмины, чтобы пожертвовать себя без остатка или всю без остатка Исмину получить в жертву.
Снова я обнимаю и целую девушку, снова она целует и обнимает меня в ответ, и я говорю ей: «Эрот вручает мне тебя, а Зевс вещим знаком указывает на похищение». Она отвечает: «Ты и не повинуешься загадочным вещаниям Зевса, и залог, вверенный Эротом, не желаешь сберечь. Ты видел жертвоприношение и орла, неужели же ты ждешь, чтобы Зевс стал перед тобой и своими устами сказал бы это тебе».
Я говорю Исмине: «Сейчас мне приснилось, что Эрот держал тебя за руку и вложил ее в мою правую руку».
Исмина поцеловала мне правую руку, а я ей; и снова мы обменялись любовными поцелуями.
Девушка говорит мне: «Сладки, Исминий, поцелуи, очень сладки и исполнены прелести, но жертвоприношения близятся к концу, и снова Исмина будет в Авликомиде, а ты, мой прекрасный Исминий, ты — луг отрад, ты — улей любовных радостей и владыка твоей Исмины — здесь, в этом Еврикомиде. Но, свет моих глаз, сердца одушевление и души моей покой, пусть не поднесут тебе напиток забвения ни время, ни превратности судьбы, ни (это для меня горше смерти) дева из Еврикомида». Снова она целовала меня и снова плакала.
А я, обняв ее всю и всю любовно покрыв поцелуями, сказал: «Ты знаешь Кратисфена, который вместе со мной приплыл в твой родной Авликомид. Он мой согражданин, мой родственник, мое второе «я».
Она перебила меня: «Я ему прислуживала и смешивала для него вино».
«Он, — продолжаю я, — нанял корабль и позаботился обо всем необходимом для нашего побега, отправится вместе с нами и во всем нам поможет».
Девушка поцеловала меня в губы, говоря: «Я целую твои уста и приветствую твои слова, возвещающие мне столь радостную весть».
Снова я обращаюсь к деве: «И Зевс, и сам великий Эрот вверяют тебя этой вот моей руке. Почему же мне не снять спелых гроздьев, которые уже совсем потемнели? Почему не срезать колоса, склонившегося к земле?» Я осмелел и весь предался своему намерению — приникал к девушке, целовал, сжимал в объятьях, дерзновенно касался, делал все, что служит любви. Но я не мог склонить Исмину.
364
366
367