Допили из фляжки за упокой славной «уточки», дед Влас разошелся, вспоминал каких-то пилотов Кибрикова Лешку да Предбайло Юрия, а внучку свою Фотинию, которая когда-то ласково ухаживала за ним, так ни разу не помянул. Что ж, прежняя та жизнь, видать, крепко в нем сидела, несмотря на сто лет.
— Товарышш! — махал он Денису, когда тот, вскочив на Колумбуса, двинулся к лесу, где ожидал его конвой. — Ты когда домой вернешься, дай знать в село Давыдовку Курской области, что Валька, мол, Русин не погиб, жив. Они меня как Валька знали… Похоронку, наверное, получили…
Голос его замирал в вечерней тишине полей, а Денис в оцепенении думал, пока чуткий к его настроению конь брел, словно побитый. Денис думал — попадет ли, вернется ли он, как это желает ему старый Влас (он же, оказывается, Валька)? Осложняется и тем, что бестелесные предметы можно перебрасывать сквозь время, — а как Андронику хотелось пресловутый пулемет! Потом этот фокус с разницей в объеме времени — для Власа почти сто лет, а для Дениса только сорок, в чем тут дело? Пахнет Эйнштейном, но, как и всякий гуманитарий, он имел о нем представления не больше, чем Сикидит о законах физики. Может быть, беда как раз в том, что прославленный этот Сикидит был, по существу, невеждой и шарлатаном, а если бы здесь найти настоящего знатока магических наук?
И они с конем брели, опустив головы, по совсем уж темной дороге к лесу, и вслед им как из бесконечности, как из совсем иного мира слышалось:
— То-ва-рышш!..
После изгнания агарян Денис, как видим, занимался дальнейшим изучением чародейства, мужчины Русины ловили разбежавшихся вражеских лошадей и наловили их целый табун. Бедного Костаки похоронили у церкви Сил Бестелесных рядом с Фоти, которую он любил безответно. Все чем-то были заняты, один Никита маялся, ему нужно было занятие дипломатического склада, и Денис придумал — он послал его в Никею, где, по слухам, расположилось войско Враны после победы над мятежником Ватацем. Пусть расскажет и о победе пафлагонцев.
А Денис пробовал заняться судебными делами — ведь претор есть в римском праве чин судебный. Впрочем, до Монтескье оставалось еще шестьсот лет, а до Ельцина восемьсот, и серьезно о разделении властей еще никто не думал.
И сразу обрушился на него ураган ситуаций чрезвычайных — судья неправедный, криво толкуя закон, у одного близнеца забрал его долю наследства себе, а другому близнецу его долю отдал… Причем дело тянулось столь долго, что оба близнеца стали уже седобородыми старцами. А вот торговка, прося решить в ее пользу дело о займе, открыто сует Денису взятку — крупный жемчуг, да еще удивляется, что он не берет. Целая деревня пришла жаловаться на соседний монастырь, что он ее общественное поле запахал, да еще деревенскую девушку монахи взяли заложницей. Денис вспомнил свою Фоти, рассердился и велел Стративулу поехать, монахов выпороть лозой. Жалобы на взятки, на поборы, на вымогательство повсеместны и постоянны, но так как доказательств большей частью нет, то решать эти дела по совести, справедливо — значит нарушать закон еще пуще.
Запутаннейшая система отношений! Двуличие во всем, всеобщая бедность, выдаваемая за моральное богатство ( «блаженны нищие духом»), справиться ли с ними человечество хоть когда-нибудь?
А если и правда, как учили древние, отказаться от иерархии и звания избранников всенародных? Но без судьи, например, если мы стремимся к правовому обществу, не обойдешься, а как прокормить судью? Поэтому у византийцев взятки судье есть нормальный способ покрытия судебных издержек. А у нас зарплата различным депутатам и судейским работникам, образуемая за счет налогов с населения, разве это не замаскированный вид взятки?
А может быть, все-таки быть судьею всем по очереди — сегодня соседка Матрена, завтра кум Митрофан с соседней улицы, послезавтра лавочник Василий, а на следующий день юродивый Митька?.. Каждая кухарка должна учиться управлять государством, а перед Христом все равны.
И Денис рад был радехонек, когда вернулся Никита Акоминат, торжествуя от успеха своей дипломатической миссии, и передал Денису приглашение в ставку Враны.
Пестрые флаги трепещут на флагштоках все той же Никеи, которая столь долго была как нож в спину правителя Андроника, а теперь наоборот — оплот державной его власти.
Армия Враны оправдала все затраты, которые на нее делались, да и Пафлагонская фема не подкачала — и вот две провинции близ столицы очищены от супостатов. И обозы с хлебом пошли к Андронику!
Об этом говорилось в ставке Враны, когда туда прибыли Денис, Никита и дука Цурул. Что же теперь дальше? Посылались гонцы к Андронику, но император, говорят, загоревал после гибели любимой дочери, заперся, никого к себе не пускает, совсем ожесточился человек.
— Три императора, — сказал вслух Денис, кивая на Врану, Мурзуфла и Канава, сидевших рядом и похожих на какую-нибудь печерскую икону трех святителей.
— Что, что? — тотчас заинтересовался Никита Акоминат. Он всюду, «как песок золотой», искал себе материалы для своей «Хроники».
«Три императора», — улыбнулся уже про себя Денис. Все-таки кое-что он помнил из далеких семинаров по истории Византии. Спустя несколько лет, когда власть императоров Ангелов наконец рухнет (а власть Комнинов рухнет задолго до этого), эти три генерала сбитым с толку и мечущимся народом один за другим будут выдвигаться на престол.
Врана, горбоносый и мудрый старец, будет выдвинут первым и первым же погибнет в жестоком уличном бою. Затем Мурзуфл, широколицый и красноносый, любитель езды под шелковым зонтиком. И когда уж остервенелые крестоносцы и предатели венецианцы захватят столицу и все будет потеряно, пролетарии поднимут на щит третьего. Это Канав, мужичок коротконогий и категоричный, прославившийся своими солдатскими прибауточками ( «кошмар, сказал кашевар», «караул, сказала бабка, потеряв невинность», «пятак гони за так» и все такое прочее), он придет тогда, когда уже будет все потеряно, чтобы надеть императорский венец и своей смертью знаменовать гибель классической Византии.
Этот военный совет тоже не дал ничего, так как не было все-таки указаний от Андроника. Решено было к Андронику еще раз послать надежных людей, всем готовиться к походу, а пока продолжать борьбу с лихоимцами и прочими врагами народа, как это предписано указами императора.
— Поможет ли это чему-нибудь? — сомневался Денис. — Изменит ли это ход истории?
— Изменит, — убежденно отвечал Никита Акоминат. — Если каждый станет на своем посту исполнять положенное. Вот твой приспешник, Стративул, что ли? Муж хозяйки постоялого двора. А он, жалуются, поборы тут брал за одно только право попасть на прием к тебе, царскому претору.
Все молчали, а Денис думал, как меняются люди и здесь, как изменился этот скептический Никита!
Вышли из шатра, чтобы направиться в другой шатер, личный великого доместика Враны, где его супруга, блистательная Теотоки, приглашала всех на ужин.
— Господин Ласкарь! — окликнул Денис советника, который был с ним неотлучно. — Что там со Стративулом?
— Были, были жалобы… — подтвердил Ласкарь, накручивая усы. — Но мы не стали тебя лишний раз тревожить, сами беседовали с ним.
— Ну и нельзя его сейчас пригласить?
Спрошенный Сергей Русин, оруженосец, несколько растерянно доложил — Стративул внезапно собрал свои подсумки и седельные мешки и отъехал, ссылаясь на свое право вассала. Заявил также, что он за какую-то девку сечь попов и монахов не намерен.
Денис усмехнулся — Византия! И подумал, хорошо что темно, никто не видит выражения его лица.
Вступили в ярко освещенный шатер прекрасной Теотоки. Сдвинув выразительные брови, она с лаской и весельем смотрела на явившегося из небытия Дениса. Зоркий женский взгляд подмечал, что кожаный колет-подкольчужник порван и не подшит, что рубашка царского претора ветхая, да и вообще помыть, постирать этого победителя при Хоминой горе было бы надо…
Каким-то женским чутьем понимала, что видятся они в последний раз, по крайней мере в эту историческую эпоху. Но было ничуть не грустно, только вилась, словно лента, какая-то лирическая печаль и хотелось спросить: а ты вспоминаешь когда-нибудь ту фускарию Малхаза? А он бы взял да ответил сквозь улыбочку — ах да, да, фускарию Малхаза, как же, как же!