Тот и здесь показал себя человеком великого ума. Он не позарился тотчас на монетку, он подбросил ее ногой, закукарекал, запрыгал, завертелся, забормотал: «Сгинь, сгинь, золото, нечистая сила, сгинь, маммона, во веки веков…» Монета закатилась под ковер, а Кокора был чрезвычайно рад. Завтра вся столица узнает, как блаженненький ногою золотишко подкидывает — реклама!
Вдруг он прекратил прыжки и навострил ухо. В глубинах дворца слышался нарастающий гул — словно бы топот ног, восторженные клики, нечто вроде выкрикивания лозунгов.
Вот где-то уже близко хлопнули растворяемые двери, стража стукнула древками алебард, беря на караул.
— Славься вседержавнейший Алексей-автократор, надежда мира, попечение Божье!
Ксения-Мария, не вставая с места, слабо ахнула и протянула материнские руки к входным дверям.
— О-о! — басовито запели шествующие баритоны. — Испола эти деспота, славься наш государь!
Это действительно был василевс, Алексей II Комнин, который пришел сказать своей маме спокойной ночи.
Он вбежал со скакалочкой, уже не мальчишеские — мужские крепкие коленки мелькали в коротких штанах, рубашечка, как мы сказали бы, спортивного типа была любовно расшита зверушками самой матерью. «Ваше императорское величество, — зашелестели за его спиной педагоги, — оставьте скакалочку, примите целование руки вашей матушкой и светлейшим протосевастом…» Юный царь пожаловал для целования ручку и пустил слюну. Возле царя стояла его жена, возраста непонятно какого — не то десяти, не то шестнадцати лет, одетая непонятно как — не то как старушка, не то как младенец, Агнеса, дочь французского короля. Она несла скакалки и обручи своего супруга.
— Мама, мама! — кричал взрослым басом юный император. — Я разбил стекло в твоих покоях, нечаянно разбил! Это я, мама, не вели никого наказывать…
— Какая доброта! — прослезилась царственная мамаша. — Поверьте, это он непременно чью-нибудь вину на себя берет! О, чудо мое, чудо! Скажи, Кокора, предреки — неужели не солнечная судьба ожидает этого ангела во плоти?
Но насупленный человек-петух все бил крышами и надувал зоб, клохча. Вдруг в его облике проявилось что-то крокодилье, хищное. Он лязгнул зубами и провел пальцем вокруг своей шеи.
Лето, южное райское лето было в самом разгаре. Зелень листвы была удивительно свежа, различные насекомые порхали и стрекотали, фантастически синее море сверкало за каждым пригорком дивного черноморского берега. А по земле шла война, кровопролитие и погром растекались страшною рекою.
Пафлагонская фема двигалась, пукая и кашляя, рыгая и страдая от перепоя, звеня котелками и оружием, матерясь и молясь святым угодникам. Воинство Андроника, сопровождаемое толпами мужиков, которых тщетно пытались отгонять, пересекло границу Пафлагонской фемы и вышло в Вифинию. На третьи сутки похода на берегу лимана им предстала Никея — город суровый и роскошный, историческая соперница Византии.
Принц и его свита, страдая от жары, стояли на конях на пригорке напротив главных ворот Никеи. Ветерок лениво пошевеливал флаги и значки на пиках, не избавлял от пекла, а, наоборот, усиливал его, разнося запах конского пота и навоза. Принц был сумрачен — Никея не открыла ему ворота. Издалека было видно, как на башни втаскивают катапульты и бочки с каменьями. Лучники обстреливали каждого, кто приближался к воротам ближе чем на сто шагов.
— О-ге! — вскричал Исаак, который напялил столь обширный клепаный шлем, что из-под него торчал только клок рыжей бороды. — О-ге-ге! Вперед, на приступ!
— Вот тебе и оге-ге, — раздражался принц. — Ты здесь еще, рыжик? Спасался бы ты в столицу. Разнес бы слух о моем поражении, тебя бы поили в каждом доме!
Но Исаак продолжал кипятиться — эк у нас какая сила! И вифинцы присоединились. А мужиков-то, мужиков! Если б каждого мужика заместо камня метательной машиной через стену перебросить…
Свита Андроника сдерживала улыбки, поглядывая на неразговорчивого принца.
Андроник оглянулся, высматривая в свите. Каллах услужливо подъехал. «Кого хотите? Дионисий? Вот он, рядом с Никитой Акоминатом, оба ученых стрючка щ смирных кобылках…»
Денис подъехал, извиняясь за задержку, — действительно, с непривычки трудно еще справляется с лошадкой.
— Пошевели-ка, брат, в памяти, — сказал принц. — Как там в ваших книгах написано, возьму я Никею или нет?
— Возьмешь, — без колебаний ответил Денис. Он понимал, что вождю сейчас была нужна моральная поддержка. — Только не помню, в этот раз или в другой.
— Нерадивый, значит, ты, брат, был школяр, — усмехнулся принц и кивнул ему, отпуская.
Тут же по его приказу мужики поволокли на канатах двенадцатиколесную телегу, издававшую душераздирающий скрип. Это был гигантский таран с чугунным билом, и носил он имя собственное — «Вараньица». Вараньицу эту занесло на первой же канаве, и Андроник нетерпеливо сорвался, поскакал наводить порядок. Телохранители скакали рядом, стараясь загородить его щитами от шальных стрел.
— Он у нас изобретатель, — сказал в свите Никита вернувшемуся Денису. — Говорят, при осаде Зевгмы сам придумал винт и ремень для стенобитной машины.
Денис был рад, что познакомился с Никитой и даже вроде подружился за время совместной бытности в Энейоне. Правда, Никита был очень немногословен, а что пишет он «Хронику» или даже еще только намеревается ее писать, кроме самого Никиты, знал только Денис.
— Теотоки? — равнодушно переспросил Никита, когда Денис напомнил ему ту особу, при посредстве которой они и стали знакомы. — Она тоже, вроде нас, в походе. Где-то с мужем при войске. Говорят, у нее родился сын.
Странен человек! Несмотря на все ощущение счастья с Фоти, несмотря на всю его тоску по ней, особенно по вечерам, когда зажигались костры похода и стратиоты вовсю травили всяческие рассказы и воспоминания о доме, о близких, сердце тревожно сжималось при имени Теотоки…
— Этот Врана, — оживился Никита, вспомнив о муже Теотоки. — Если ему царица с Красавчиком прикажут и он переправится через Босфор, он наше вшивое воинство раздавит, как клопа…
Политические рассуждения ему явно нравились больше, чем воспоминания даже о самых красивых особах женского пола. «Ты-то чего здесь тогда торчишь?» — подумал Денис.
Тем временем возле главных ворот Никеи разыгрывалась главная драма. Андроник бесился, телохранители по его приказу исхлестали уже не одну дюжину мужиков и стратиотов, таран деловито ухал, но полуторатысячелетние ворота славной Никеи не покосились ни на дюйм. Последовал приказ всем лезть на стены по подвозимым осадным лестницам, но никто не решался сделать это первым.
— Военизированная прогулка не удалась, — скептически заметил Никита, однако так тихо, что слышал только Денис.
И точно, у ворот к принцу подскакал наперсник его Каллах.
— Светлейший, архидука Аргир уходит, уводит всю Амастриду…
Андроник покинул безнадежно бьющую в бронзовую гладь ворот машину и помчался назад по дороге мимо молча смотрящих ему вслед пафлагонцев.
— Остановись, змей! — кричал он вдогонку уходящему Аргиру. Его туркменский скакун без труда настиг анатолийских лошадок архидуки. Поняв, что ему не оторваться от погони, архидука опустил забрало, повернул лошадь лицом к настигающему принцу. Видя такие приготовления, оруженосец подал ему копье.
— Ты думаешь, я буду драться с предателем? Он наскочил как буря, выхватил у Аргира наставленное копье и разбил надвое об землю. Обломком копья он ударил по шлему Аргира, тот выронил щит, щит упал, звеня об камни. Короче говоря, семидесятилетний старец (это засвидетельствовано хронографами) выхватил из седла сорокалетнего здоровяка и швырнул под копыта.
На упавшего Аргира тотчас, как горох, посыпались подскакавшие телохранители принца, крутили ему руки. Каллах спешил подать Андронику полотенце — пекло ужасно, пот так и стекал по лицу.
— Цолак здесь? — спросил принц.
Все приникли, зная, кто такой Цолак. Рядом с Денисом тронул коня человечек в итальянских доспехах с лицом сморчка. «Здесь я, всещедрейший». Он достал из седепьной сумки инструмент и спрыгнул на землю.