Из этих, хотя косвенных данных, мы можем извлечь себе, однако же, ясное представление о том, что во второй половине V стол. Константинополь уже приготовился к своему представительству для всего христианского Востока, и что народное религиозное движение было настолько уже сильно, что не только не стеснялось нерасположением иди даже еретичеством императоров, напр. Анастасия, но лишь усиливалось и развивалось от этих стеснений. Заслуга Юстиниана состояла именно в том, что он, поняв назначение и роль столицы в христианском мире, приложил всю свою прозорливую политику к достижению ясно усмотренной цели. В его царствование Александрия теряет свою гегемонию и утрачивает просветительную роль на Востоке. Сирия, в первой половине VI столетия воздвигнувшая так много храмовых памятников, со второй половины начинает приходить в упадок, подготовивший и облегчивший мусульманское завоевание страны, ставшей центром борьбы. Раз единение с Римом и Западом со времен владычества Готфов влечет теперь за собою завоевание Италии, как чуждой и враждебной страны, двойную осаду и взятие Рима, и пересадку нововыработанной византийской культуры в прибрежные местности. Утверждение православия и его отождествление с Восточною Римскою Империей совпадает с общею централизацией, строго проводимою государством: его высшим целям подчиняется вся жизнь народов и провинций. Именно в эту эпоху, не смотря на все ее смуты, лихорадочно – тревожную и на первый взгляд изменчивую политику, сложилась та цельная и могучая византийская Империя, которая оказалась так прочна и устойчива и так долго спасала человечество от ужасов варварской анархии. Но государство, сплоченное из обедневших от разгромов варварских и презрения законов провинций, потянуло для своего уложения все их силы. Доходы городов были отобраны в фиск или поручены для сбора правительственным откупщикам. Казна стала сама производить все сооружения, окружать целые провинции стенами, города наполнять крепостями и башнями и заведывать всем благоустройством, отбирая в свои доходы содержание общественных учителей, врачей. Искусство и наука становятся в безусловную зависимость от правительством начертанных задач, и частная инициатива ослабевает. Во главе народной организации остается единственно духовенство, но и оно преклоняется пред высшими государственными нуждами. Общая мечта о восстановлении во всем объеме всемирного римского владычества Восточною Империей, казалось, была готова осуществиться. По завоевании королевства Вандалов в Африке, уничтожено Остготское государство в Италии и исчезли сами Остготы; захвачена до центра и самая Испания. Но самое исчезновение варварских государств, обезлюдение многих стран, в которых войны и религиозные гонения истребили muriéadav muriéadwn muréiav говоря словами Прокопия, и упадок или разброд прежних военных дружин, своеволие новых еще диких и необузданных, как напр. Герулы и др., притянуло к Империи новых варваров, почуявших добычу: Лангобардов, Аваров, Славян, Турок. Торговля Греков, доселе единственных и повсеместных посредников между крайним Востоком и Западом, переходит мало – помалу в чужие руки Евреев, Арабов. Греческая образованность сосредоточивается в немногих центрах: Константинополе с его университетом из 4 факультетов: богословского, философского, филологического и юридического; Александрии с университетом из 5 отделений, Эдессе, Антиохии и Берите. Но вскоре затем отторжение провинций и стран на Востоке, утрата Сирии, Египта и Африки сузило раскинувшуюся Империю и превратило ее в собственно византийскую. Греческий язык стал исключительно народным и правительственным. Но в этой централизации самое важное дело выпало церкви, которая стала первым государственным учреждением. Начиная с главного эдикта, изгонявшего идолопоклонников из Империи в течении 3 месяцев, других указов, воспрещавших язычникам доступ к должностям, последовал ряд мелких узаконений, упрочивших за иерархией православной церкви ее дисциплину и силу в Империи: власть и значение епископов подняты рядом мер, привилегий и прав, им предоставленных. Имп. Юстиниан не только отличался благочестием, разделяя вполне религиозный энтузиазм и даже увлечение народа, но был, несомненно, мудрым политиком, когда стремился к признанию церкви единственною и неизменною руководительницею веры. Он не выдавал только себя за защитника халкедонского вероучения, но и искренно желал быть им и был бы им всегда, если бы влияние Феодоры, и самой монофизитки, и покровительствовавшей монофизитствовавшему патриарху Анфиму, а также различные политические комбинации не отклоняли его в сторону от православия. Но тот же Юстиниан, увлекаясь своим православием и идеей успокоить Империю под властью единой церкви, открыл эпоху религиозных гонений, каких не знала даже дотоле Византия. И если эти гонения сделали на время невозможными постоянные смуты, народные восстания, разгул диких страстей и кровавых расправ в самом духовенстве, то те же гонения расшатали или даже порвали внутреннюю связь Империи, оторвав от нее весь тот Восток, из которого она почерпала и свои духовные силы и свои главные доходы. Однако, во всем этом мы не имеем еще права усмотреть прямой вины и исключительно одного Юстиниана, так как в этом конечном результате византийской Империи повинны были едва ли не все ее правители, предпочитавшие общему спокойствию Империи согласие с столичною епархией или даже теми, кто ею управлял косвенно.