Бедствия междоусобий и крайних неурядиц в общественной жизни отмечают неизгладимым пятном эпоху иконоборцев, начавшуюся воцарением Льва Исаврянина (717 – 741), разыгравшуюся в отвратительную оргию дикой солдатчины при сыне его Константине Копрониме (741 – 775) и внуке Льве IV Хазаре (775 – 780). Двадцатилетний перерыв в ряду императоров иконоборцев, наставший с правлением Ирины Афинянки регентши при сыне ее Константине (780 – 790) и ее самой, после убийства сына до 802 г., хотя и ознаменовался Никейским собором в 787 г., не устранил, как известно, печального недоразумения[98]. Здесь не место ни излагать ход развития иконоборческой ереси, ни оценивать по существу ее мотивы как религиозные, так и политические. Равно мы не находим особенно рациональным прием тех историков, которые, увлекаясь суровыми добродетелями иных иконоборческих императоров, видят в их сопротивлении религиозному чувству или хотя бы инстинктам народа идею великой социальной реформы. За немногими сравнительно исключениями, доктрина иконоборцев нашла себе приверженцев лишь в армии, части чиновного мира и высшего духовенства; против нее был весь народ и все низшее духовенство. Иконоборческие императоры виновны уже тем, что никогда не хотели подвергнуть свою доктрину общему обсуждению, и наоборот, желали ввести ее в догмат, пользуясь разными темными путями и, что главное, восстановлением армии против народа и религиозными гонениям. Их задача была неразумна уже и потому, что не основывалась на явных злоупотреблениях – иконопись их времени и связанный с нею культ всякого рода реликвий в эту эпоху держались меры, которую они утратили как раз в последующую эпоху, будучи толкнуты по такому пути, которого; быть может, могли бы избегнуть. Еще более неразумен был способ исполнения задачи, и непрестанные интриги и волнения, давшие партиям и лицам, отрядам армии, патриархам и игумнам в руки религиозное знамя, потрясали Империю и столицу в течении 100 лет. Несомненно также, что с этою эпохою понизилась и общая культура Империи от громадных эмиграций, разгула солдатчины, покровительства невежеству и вражды иконоборцев к центрам и учреждениям просвещения. Перечислим кратко факты внутренней жизни византийской столицы за избранную эпоху. Уже первое явное выступление на свет иконоборческой доктрины, когда эдиктом предписано очистить церкви столицы и провинций от икон, сопровождается насилием: народ убивает посланных Львом Исаврянином служителей снять икону Спаса с бронзовых ворот в 726 г., и император ополчается против духовных школ и народа; духовные школы, числом 12, не передавшиеся Льву, сожжены тайком ночью вместе с их громадною библиотекою и запертыми в школах учителями[99]. Множество драгоценных для истории мозаик было в это время покрыто штукатуркой и осталось под нею навсегда. Но за первыми насилиями не слыхать даже ничего ни о реформе, ни о самой доктрине, подействовавшей только на устранение Германа и выбор иного патриарха. Если доктрина была ясна для самого Льва и его приближенных, и если очевидно, что политический расчет привлечения к Империи иконоборствующих провинций, отнятых как раз мусульманами, руководил самим императором, то политический расчет требовал не применять его всюду. После того как попытки привести в исполнение по точному смыслу эдикт Льва, повелевавший отобрать иконы из церквей и монастырей Греции, привели к открытому восстанию на Цикладах, снаряжению флота, появлению православного претендента на престол Космы и даже осаде столицы с моря, кончившейся для Льва, правда, вполне удачно, благодаря греческому огню, пожегшему корабли и предавшему предводителей их в руки Льва, всякого рода дальнейшие предприятия в провинции были оставлены. Известно, затем, чем кончилось водворение нового эдикта в Равенне, после народного мятежа и гибели посланного Византией для истребления Равенны флота. Хотя и было бы явным преувеличением утверждать, что отложение и отпадение Италии было вызвано иконоборческою ересью, так как это натуральное дело истории готовилось уже давно, все же не остается сомнения в одном знаменательном факте, что самая задача осуществления правительством Льва, отчасти и последующих императоров почти ограничилась одною византийскою столицею. Только необузданная натура Копронима не могла удовлетвориться полученными уже результатами, и только он один воздвиг действительное гонение против иконопочитателей, тогда как Лев Исаврянин ограничивался по существу дела гонением на самые иконы[100].
98
Неизвестный продолжатель «Церковной Истории» Никифора Каллиста делит в предисловии (Patroclass="underline" gr. t. 95 p. 618) икономанию на две войны: при Льве Исавре и при Льве Армянине, но изложение это в 20-й и 21-й книгах не дошло до нас (от 19 – 23 кн.).
99
См. прим. к слову Константина Логофеста у Tougard, L'hist profane dans les Actes grecs, P. 1874 p. 25 – 29.
100
См. указ. «Житие Стефана Нового» и статью о нем В. Г. Васильевского. І, с., стр. 304 – 5.