От монастыря Сулу или Богородицы Перивлепт улица конно – железной дороги склоняется несколько на юг, следуя направлению берега. В получасовом расстоянии и, повернув с нее в один из глухих переулков налево, легко находишь бывший Студийский монастырь. Он приходится как раз в северо – западном углу треугольника, образуемого с Востока воротами Псаматийскими, а с Юга воротами самого монастыря, ныне Нарли – Капу. Этот треугольник, по всей вероятности, и составлял в древности район земель монастырских, и в самом деле, по его западной стороне должна была идти к Нарли – Капу пограничная монастырская стена, теперь почти бесследно исчезнувшая. Понятно также, почему главные здания и церковь знаменитого монастыря выходили на триумфальную улицу, в древности более обширную; и поныне вход в мечеть имеется на СЗ. стороне мечети, т. е. там, где был, вероятно, и в древности. Из нескольких мест Феофана и Георгия Акрополета можно понять, что путь императоров от золотых ворот лежал мимо монастыря, и что рано вошло в обычай обязательный для многих поколений посещать его на пути. Еще точнее место Кедрина (у Дюканжа, С – polis chr. р. 103): «|o téurannov dièa Cris%hv péorthv e\ufhmoéumenov |upéote to%u strato%u, kaì déhmou kaì t%hv sugkléhtou \hljen e\iv tèon \en toìv Stoudòoiv to%u Prodréomou naèon..
Монастырь был построен, по преданию, каким – то патрицием и консулом Студием (хроникеры строят совершенно произвольные догадки о том, что Студий был из числа сенаторов, выехавших с Константином из Рима, и Дюканж, согласно Феофану, видит строителя в консуле Студии 454 г.), хотя весьма возможно, что самое имя Студия отыскано впоследствии из имени «Студит», так как монастырь назывался безразлично monèh to%u Stoudòou, to%u Stoudòtou и t%wu Stoudòwu, а это последнее указывает на нарицательное прозвание самого монастыря и монахов еще в до – юстиниановскую эпоху, когда латинское имя было книжное, и юридическое, и церковное[259]. Этим предположением разрешалось бы и возникающее противоречие между показанием Феофана, что строителем был консул Студий, основавший монастырь в 447 году, и Кодина, с другой стороны, который замечает, что монастырь этот сначала находился, как и Хора, вне стен, следовательно, существовал до 413 года, когда построена Феодосиева стена. Паспати[260], указавший на это противоречие, становится на сторону Кодина и, преувеличивая, по обычаю греческих историков, древность монастыря, относит постройку к «первому» Студию, по заметке в позднейшем сочинении Глики. Не вернее ли будет, во всяком случае, следовать показанию Феофана, чем Кодина, или принять первое в более общем смысле, а именно, что самый монастырь основан уже в V столетии, причем Студий, как говорит Феофан, перевел в него монахов из обители Акоймитов, а церковь существовала ранее. Свидас упоминает, что монастырь был прежде приходскою церковью. Положение монастыря более или менее точно определяется выражением: «близ золотых ворот», и еще Жиль признал его остатки в нынешней мечети «Имбрахор» от Эмир – Ахор, т. е. мечети «начальника конюшен»: во времена Жиля должны были помнить хорошо старину этой мечети. Наконец, во всей окружающей местности нет более подходящего места и руин, как в окрестности этой мечети, и потому ее определение, как увидим, должно признать стоящим вне всякого сомнения.
Свидетельства истории касаются почти исключительно студийского монашества и сообщают очень немного о самом монастыре. Известно, что уже в относительно раннее время, до Юстиниана, число монахов доходило до тысячи. Впрочем, в ту же эпоху появляются в Царьграде и другие монастыри, посвященные Иоанну Предтече и не менее популярные. Феодосий Великий воздвиг храм Иоанна Предтечи в Гебдомоне и положил там главу Крестителя, привезенную из Кизика. К эпохе между V – VIII стол, относятся: монастырь в Петрионе, церковь по прозванию Илла, небольшой монастырь во Влахернах, монастырь, по преданию, построенный Валентом, церковь того же святого в Сфоракии, церковь, построенная неким Пробом и проч.[261] История и слава Студитов начинается с иконоборством и связана с именами игумнов Феодора и Платона; именно в это время и в силу исключительных обстоятельств, монастырь стал в Византии на безусловно первое место. Предания монастырские, особенная строгость его устава, стоявшие, по – видимому, в связи с сословным составом обители, дали его игумнам силу выдвинуться представителями народной жизни. Уже при Анастасии монастырь отказался принять к себе игумна, рукоположенного патриархом, которого собственное православие казалось монахам не вполне чистым, и настоял на своем. Были предания православия в силе, и монастырь первенствовал; колебались эти предания, пошатнувшись от напора иномыслия, политических и государственных движений, монахи Студиты разгонялись, монастырь пустел, самое место обители становилось лобным; сюда стаскивали и здесь сжигали трупы игумнов и монахов, обитель отдавалась черни на разграбление. Но в этих испытаниях крепла сила и росла слава монастыря: отречение обители от общения с патриархом Тарасием, разрешившим имп. Константину Копрониму двоеженство, а затем и от патриарха Никифора уже не по делу церковному, но государственному, это были уже ясные факты политической самостоятельности, выработанной в смутную эпоху. Трудно сказать, куда повела бы монастырь политическая идея, если бы последующие времена благоприятствовали ее развитию. Но эпоха иконоборства выработала и подготовила для Византии иной политический склад, и средневековая военная монархия, созданная династией Василия Македонянина не мирилась с прежнею ролью монастырей. Императоры этой династии чтили Студийский монастырь, укрывались в обитель в дни бед, постригались в нем, возводили игумнов его в патриарший сан. Но мученический подвиг Феодора Студита остался лишь в памяти и предании и не имел повторения. За то, начиная с IХ – гo столетия, обитель аскетов становится взамен обителью просвещения, а это, конечно, одна из главных заслуг Феодора. Если со временем оправдается вполне наша догадка о студийском происхождении Толковой Лицевой Псалтири, проливающем такой ясный луч света в темную историю византийского быта и внутреннего состояния Империи, то объяснится многое и в отношении книжной Византии и древней Руси. Из этого монастыря, как известно, посылали на Русь много книг, и известна одна рукопись, помеченная как дар от игумна русскому царю. Когда Студийский монастырь стал обладателем великой святыни – верха главы, перста, зуба и лица Иоанна Крестителя, неизвестно; мощи похищены были латинянами, и самый монастырь был ими разрушен или, скорее, нарочито разорен, вероятно, по наущению единомысленных им обителей. Этот же факт вскрывает впервые и археологическую сторону, так как известно, что брат имп. Андроника должен был возобновить крышу храма[262]. Выражение это употреблялось исключительно для деревянных крыш и никогда для куполов: очевидно, храм Студийского монастыря и в то время оставался, как был прежде, базиликою.
262
Вот полный текст Никифора Григоры (VI, 6, Bonn., р. 190): t%y ne%y to%u Stoudòou lamprèon \epijeìv tèon !orofon (\hréhmwtai gèar |oc%wrov \ekeònov parèa Datònwn kaì mhléobotov \hn \ek pollo%u) «epeita ste\r|rèon periéhgage fragmèon kaì, peròbolon kaì pollo_v to_v \analéwmasin e\iv monazéontwn katéesthsen \askéhthrion, o\udèen «h mikrèa to%u palaio%u carakt%hrov \apodéeon \ekeéinou.