ÀOsouv \an \ajroòaoi tiv \enjéade kréotouv,
Nekroèuv d tafeìv \exeléegxei Tornòkhv,
{O triséaristov kaì Konosta%ulov méegav,
ÀWsper mòmouv, béeltiste, pijéhkouv léewn.
ÀOv basilik%wn \apotecjeìv aòméatwn,
Po_on gìr o\uc &hg éaret%hv e&idov féerwn.
{Wv d préepwn $ekaston \ezéhtei créonov;
Boulhféorov d o&un kaèi prèo thv |hlikéiav,
Kaì dhmagwgèov kaì critèhv &hn \agcònouv
Kaì prèov mèen \ecfroèuv taktikèhn «epnoi fléora,
Keraunèov &wn «afuktov a\uto_v \ajréooiv.
T%hle stréati%a patrik%wv \epestéatei,
Frour%wn tèa koinèa, mèh klap%h tèo sumféeron.
Kéhdouv dèe tucèwn e\ugeno%uv kaì kosmòou,
Kaì basilikèon proskab%wn a&ujiv géenov,
Kaì lampr\on |upéodeigma pareìv tèon boon,
Ke_tai monastèhv e\utelèhv \en dstéeoiv
ÀHlie kaì g%h kaì teleuta_oi kréotoi!
Penje_ d\e mikro%u p%an tèo Rymaéiwn géenov,
ÀOson per a\utèon \agnoo%un o\u togcéanei.
}Al\l, &w méone z%wn kaì mejist%wn tèav féusoiv,
E$i pou ti kaì péepracen a\ut%y m|h préepon,
Léusin parascèwn tèhn }Edèem kl%hron dòdou.
Эта пышная эпитафия превозносит[320] самого знаменитого члена патрицианского рода Торникиев: затмевая своею славою всех соперников, этот великий Коноставл совместил в себе все способности: и государственного человека, и судьи, и правителя, и воина, и бережливого, разумного полководца происходя сам от царской крови, он породнился с домом императоров через жену и подал другим пример блестящей, но также и добродетельной жизни, покинутой им в совершенном образе инока. Хотя в этом идеале высоких добродетелей и блестящей славы трудно выделить и по отзывам писателей затем узнать определенную историческую личность, но во всяком случае образ можно отнести только к двум личностям: Димитрию Торникесу (1182 – 1245 г.), как предлагает г. Велюдо[321], – надежной опоре византийской монархии Комненов, или блестящему воителю Константину Торникию, прославившемуся своими подвигами против Латинян, а главное, участием в деле захвата столицы в 1259 г. По нашему мнению, в герое эпитафии можно было бы видеть именно Константина, который выделился как наиболее знаменитый член фамилии, был почтен высшими придворными должностями, как великий приммикерий и севастократор, т. е. лицо, стоящее при дворе непосредственно после Кесаря и императорской фамилии, с которою Константин породнился, выдав свою дочь за Михаила Палеолога. Определенный придворный сан обер – шталмейстера, «великого конюшего» – контоставла[322], который в эпитафии дан неизвестному Торникесу, еще не противоречит сближению с Константином, так как в его лице могли совмещаться разные придворные должности, а это была одна из наиболее приближенных[323].
Впрочем, для нас важнее тот общий результат, что в этой надписи, а, следовательно, и в обеих арках, равно как и в арке с скульптурным изображением Архангела, находящейся у правого столба главного нефа (см. таб. 28), мы имеем памятники не ранее конца XIII стол., т. е. эпохи, приблизительно совпадающей с обновлением всей церкви ее ктитором Ф. Метохитом.
И так, весь правый придел церкви, и все декоративные детали его архитектуры принадлежат концу XIII или же началу XIV столетия, – обстоятельство особенной важности для решения вопроса о веке мозаик мечети Кахрие. В самом деле, хотя мы имеем в приделе живопись фресковую, а не мозаическую, а с техникою художества тесно связана манера или художественный стиль, однако же, сравнением типов и форм можем подтвердить догадки о времени происхождения.
Первое впечатление, производимое мозаической и фресковою росписью обоих нартэксов и придела, останавливает наше внимание на различии в их характере. Светлый, белесоватый, даже, скорее, поблеклый и мутный тон мозаик внешнего нартэкеа сменяется, при переходе во внутренний притвор сочными, глубокими тонами, сближающими византийские мозаики и миниатюры IX – XI в. с ранними произведениями масляной живописи XV стол. Цвета фресок, напротив того, пестры, ярки, как будто с употреблением фрески византийская живопись теряет совершенно прежние тоны и переходит в другую гамму. Но в то же время в орнаментике мозаик и вместе фресок мы замечаем, по отношению к пластическому рисунку, существование двух типов. Одного рода рисунки господствуют в мозаиках внутреннего притвора, и иной тип отличает фресковые и отчасти мозаические орнаменты пареклисиона и эксонартэкса[324]. Между орнаментами фресковыми особенно характерны, по нашему мнению, каймы[325], наполненные золотым решетчатым узором из тонких перевитых побегов с цветочными и лиственными распуколками на концах и по суставам – подобие тонких золотых стружек, завитых в правильные волюты, тянущиеся по ленте. Такие растительные побеги древневизантийского орнамента здесь утончились, осложнились и стали подобны решетчатым узорам русской архитектуры гораздо позднейшего времени. Взяв, затем, для сравнения четыре медальона различных рисунков, окруженные орнаментами и пополненные в мозаике на сводах внешнего притвора[326], мы ясно увидим в них два основные типа. В одном господствует зеленая и краснокирпичная краска, бронзовый цвет заменяет золотой фон, белый фон заступает место серебряного, и в самом рисунке, кроме обычных волн и акантов (весьма близких с скульптурною орнаментацией арок[327], видим именно тонкие жерди и длинные побеги, перевитые и сплетенные в форме медальонов, кружков, городков и т. д. Самый меандр является в фресковой орнаментике[328] в форме крайне сложной и пестрой: чередующиеся между собою, то голубые, то красные ленты зигзагов этого меандра более похожи на металлическую решетку, нежели на известный классический орнамент. Напротив того, второй тип[329] представляет шаблон византийского орнамента XI – XII стол., усвоенный по традиции еще от античного мира и в том же виде завещанный Византией западу Европы в мозаиках Италии. Отступление от этого шаблона, наблюдаемое нами в орнаментике фресок[330] нашей мечети, не есть еще свидетельство разложения и упадка, так как в сфере декоративной живописи Византия, по – видимому, пользовалась именно в последнюю эпоху своего искусства свежими элементами народных художеств. Что касается самого шаблона или чистого типа византийской орнаментики, то он представляет или штучный набор, и шахматные поля из синих, зеленых и пурпурных квадратов, или зигзаги штучные же и перевитые меандры и ленты, или толстые гирлянды, увитые разноцветною лентою, и пр. Но все вместе образует тот же заветный радужный медальон из нескольких кругов, окружающих монограмматический крест, сделанный из золота и драгоценных камней, который мы знаем по типам св. Софии и древнейших церквей Солуни. Далее имеем здесь тот же типичный растительный орнамент – зубчатый акант и розовый трехлепестковый бутон, и хотя в подборе иных каемок видно неудачное стремление развить шаблон, но, несмотря на грубость результатов и на бледность красок, нельзя отказать и этим попыткам в известной красоте.
320
Догадка принадлежишь г. префекту Марцианы Велюдо, см. его письмо к г. Пюльгеру іb. р. 43.
321
Почтенный префект Марцианы в доказательство своего мнения сближает выражения надписи с Фактами деятельности Димитрия – но мы, признаемся, не видим этой близости.
322
Коноставл или Контоставл, производ. от kéomhv t%wn basilik%wn staéulwn – comes stabuli, откуда connestable, есть чин, слагающийся окончательно лишь в позднейшую эпоху (ХIII – XIV в.) Византии. См. Godinus, De off., Gretseri et Goari Comment. Bonn. t. I p. 181 – 2.
323
Сам Михаил Палеолог при дворе Феодора Ласкариса, когда находился в особенно хороших отношениях с императором, был облечен этою должностью. Nicephor. Greg. I, 60.
324
Без сомнения, рисунки орнаментов, представленные Пюльгером на 4 таблицах, крайне недостаточны и неудовлетворительны в передаче именно красок, и для того, чтобы вполне убедиться в различии, надо видеть мозаики в оригинале. Впрочем, ср. табл. 24, 1 и 30, 1.
325
Pulgher, pl. XXV, 6, 7. Ср. фресковую орнаментику церквей Греции: Couchaud, Choix d’eglises byz. en Grece. P. 1842, pl. 36, 37.
326
Pulgher, pl. XXII. 1 и XXX, 1; но в обоих рисунках даны по 2 половинки, следовательно снимки четырех медальонов.