Затем она[245] добавляет слово «нас», непосредственно связанное с любовью, и в конце прилагает «аминь», что значит «да будет!», молитвенно подтверждая истинность и достоверность сказанного.[246]
Пс.-Симеон Новый Богослов
Знаменитый трактат Метод священной молитвы и внимания (Μέθοδος τῆς ἱερὰς προσευχῆς καὶ προσοχῆς) привычен для русского читателя под названием О трёх способах молитвы. Этот небольшой текст является одним из немногих дошедших до нас свидетельств об умной молитве и — не будет преувеличением сказать — самым важным, достаточно подробно описывающим технику такой молитвы. Как хорошо известно, именно сам способ умной молитвы послужил предлогом для начала паламитских споров, когда монахи, практиковавшие такую молитву, презрительно назывались сторонниками Варлаама и противниками св. Григория Паламы «омфалопсихами» (т. е. «пуподушниками»)[247]. Между тем сочинение О трёх способах молитвы пользовалось таким авторитетом среди афонских (и, добавим, русских) монахов, что в церковной традиции авторство сочинения прочно укрепилось за прп. Симеоном Новым Богословом[248]. Без учёта этого текста никакое серьёзное знакомство с восточной духовной традицией, прежде всего поздневизантийского периода, просто немыслимо. Между тем, как раз в этом трактате все самые важные места были опущены свт. Феофаном Затворником в русском переводе (сделанном с новогреческого переложения, поскольку древнегреческий подлинник не был тогда ещё издан) в Добротолюбии с пояснением: Приём св. Семён указывает некие внешние приёмы, коииных соблазняют и отбивают от дела, а у других покрывают само делание. Так как эти приёмы, по недостатку руководителей, могут сопровождаться не добрыми последствиями, а между тем суть не что иное, как внешнее приспособление к внутреннему деланию, ничего существенного не дающее, то мы их пропускаем[249].
В одном из писем к иноку O. N.[250] еп. Феофан высказывается о мотивах такого решения пространнее и откровеннее: О молитве я говорил то, что говорил, потому, что из молитвы Иисусовой не знать, что сделали. Думают, что как только стал кто творить сию молитву, то этим одним уже все сделал. Молитва эта стала у них, как заговор какой: твори её, приложив к всему и те телесные положения, о коих Инде говорится, и все получишь. Вот и мурлычут, а сердце остаётся пусто, и мысли бродят, даже и срамные движения приходят, а им ничего, будто все такое в порядке вещей. — У иных приходит при этом малая теплота, и они кричат: вот благодать, вот благодать! — И не вспомнят, что говорят опытные: смотри, придёт лёгкая теплота, не дивись, это от естества, а не от благодати[251].
Ни в коей мере, не ослабляя цитированных слов еп. Феофана[252], заметим, что в нынешнее время ситуация сильно изменилась. Охотников до монашеского делания заметно поубавилось[253] даже по сравнению с прошлыми веками, не говоря уже о древних временах; «опытных наставников» в умной молитве не сыскать[254] (а если они и есть, то сокрыты от внешнего мира), зато некоторые внешние[255] приёмы (мы не говорим здесь о внутренней сути и опытном познании) умной молитвы давным-давно (со времени Варлаама Калабрийского) перестали быть тайной[256].
То, что при оскудении опытных духовных руководителей любой «учебник», а тем более «технический», представляет интерес скорее теоретический, нежели практический[257] (на чём и ставит акцент святитель), надеемся, доказывать и объяснять не надо. Однако именно с точки зрения «теоретической» еп. Феофан вряд ли прав, если только он считал способ молитвы чем-то второстепенным[258]. Исихазм исходил из иных представлений о, так сказать, «психосоматическом» единстве человеческой природы, об обожании всего человеческого естества. При такой «богословской антропологии» тот или иной образ молитвы отнюдь не представляется произвольным. Опасения, которыми руководствовался еп. Феофан, привели, скорее, к обратным результатам: вплоть до революции в официальных кругах исихазм ассоциировался с «омфалопсихами» в карикатурном понимании антипаламитов[259].
Тем не менее из сказанного вовсе не следует, что свт. Феофан относился отрицательно к практике умной молитвы. Совсем напротив, в своей переписке он часто одобряет или советует молитву Иисусову, но сообразуясь с характером каждого адресата. Так, в письме к некой слепой он рекомендует ей молитву Иисусову и даже описывает три ступени, позволяющие достичь её, хотя эти ступени и отличаются от описанных в трактате: 1) «навыкновение обычным молитвословиям в церкви и дома»[260]; 2) «сроднение молитвенных мыслей и чувств с умом и сердцем»; 3) «непрестанная молитва; молитва Иисусова может идти ко всем этим, но настоящее её место при непрестанной молитве»[261]. В других письмах Вышенский затворник подробно описывает отличия «кровеной» теплоты от «духовной», перечисляет разные формулы непрестанной молитвы[262]. Таким образом, очевидно, что святителя настораживало именно злоупотребление «техникой» молитвы, хотя и эту сторону еп. Феофан не обходил вниманием в письмах к монахам[263].
246
CJP 2 далее добавляет фразу (ср. с первым абзацем CJP 1): «Так передан нам божественными отцами сей краткий стих, исполненный в догматах и заповедях всякого блага».
248
В последние десятилетия в науке упрочилось мнение, что на самом деле прп. Симеон Новый Богослов не является автором трактата, однако нельзя сказать, что вопрос закрыт окончательно. См. по этому поводу развёрнутое и аргументированное (излишне категорично) примечание В. М. Лурье к указанной диссертации прот. Иоанна Мейендорфа на с. 414 — 417 и его же полемику с А. Риго в рецензии на книгу «Отцы-исихасты» (Лурье В. М.
249
См.:
250
В письмах к этому лицу находится большое количество советов свт. Феофана, касающихся молитвы Иисусовой.
251
252
Аргументы еп. Феофана интересно сравнить с соображениями, которыми руководствовался прп. Исаак Сирин, писавший по схожему поводу: «Какой же иной способ молитвы и пребывания в ней, свободного от принуждения, — сего нахожу я справедливым не объявлять и, ни устным словом, ни письменными начертаниями, не изображать чина сей молитвы, чтобы читающий, оказавшись не понимающим того, что читает, не почёл написанного не имеющим смысла [
253
Новая мода на «паламизм» в интеллигентских около церковных кругов (вплоть до создания специального института), вызванная в начале XX в. интересом к богословию свт. Григория Паламы вовремя имя славческих споров, а затем популяризацией трудов Паламы в кругах парижской эмиграции, традиционно связанной с русской религиозной философией и напряжённо искавшей само идентичности и «православной специфики», которую можно было бы противопоставить западному окружению, является своеобразным и любопытным феноменом, никак не связанным с практическим следованием святоотеческой традиции.
254
По-видимому, аналогичные проблемы возникали уже в XIII веке, с чем и следует связывать появление трактатов с описанием способов молитвы. Ср.: «… составляя предмет непосредственного личного обучения учеников старцами, они [приёмы] не закреплялись письменно, пока вследствие оскудения старчества не возникла опасность их полного забвения, побудившая опытных в них деятелей молитвы предать их письменности (такого мнения держится еп. Игнатий Брянчанинов в своих весьма замечательных аскетических творениях, крайне важных для понимания святоотеческого учения об умной молитве (в 1, 5 и особ. во 2-м томе его сочинений))» (Василий (Кривошеин) 1996. С. 131 с примеч. 49). Похожими причинами было вызвано и появление так называемых «иконописных подлинников».
255
Говоря «внешние», мы не преувеличиваем тем самым значения этих приёмов, но и не преуменьшаем их и не разделяем ту точку зрения, довольно распространённую среди православных богословов и берущую своё начало от полемики с Варлаамом, которая уничижает их: так, даже архиеп. Василий Кривошеин пишет (правда, с дальнейшими уточнениями), что приёмы, которые «обыкновенно принимают за существенную сторону умной молитвы», в действительности являются «не более, как вспомогательным средством» (цит. соч., с. 133; в примеч. 52 он полемизирует с И. Осэром, излагая, тем не менее, позицию католического учёного не совсем корректно. Ср.: Hausherr I.
256
Например, опущенный еп. Феофаном фрагмент трактата
257
Достаточно сравнить древнерусские иконы периода расцвета с современными подмалёвками, сделанными, тем не менее, в полном соответствии с «иконописными подлинниками». Другой пример — попытки воспроизвести древнегреческое произношение и читать, скажем, Гомера (такой опыт проделал один американский профессор), ставя мелодические ударения на основании скудных сведений позднеантичных грамматиков и собственных соображений.
258
Не можем не процитировать здесь отрывок из II тома сирийских бесед прп. Исаака Сирина (неизвестного в греч. переводе): «Вы должны знать, братья мои, что во всем служении нашем Бог весьма желает внешних форм, конкретного почитания и видимых способов <выражения благоговения> — не ради Себя, но ради нас. Он Сам не получает пользы от подобных <вещей> и не теряет ничего, когда ими пренебрегают; но они — из-за немощи естества нашего. Если бы они не требовались, Он Сам не принимал бы этих внешних форм и положений <тела> на Себя во время Своей земной жизни, говоря таким образом с нами в Святых Писаниях…» (Беседа XIV, 13, см. также далее, § 14 // CSCO 554, p. 59 Brock; CSCO 555, p. 69–70 англ. пер.; цит. пер. митр. Илариона (Алфеева), с. 107). Свт. Григорий Палама в
259
В авторитетной
260
В одном из писем еп. Феофан допускает при приготовлении к Причастию замену церковных служб поклонами с молитвою Иисусовою (Письмо № 622 //
263
См., напр., письмо № 320 к благочинному монастыря (там же, с. 192 — 194). Описав некоторые формальные моменты, в конце письма святитель все же замечает, что «внешние приёмы (описаны в 5 т. Доброт.): сесть на стуле, склонить голову, стеснить дыхание, можно оставить» (с. 194). Ср. письмо 324 (с. 197): «Дыхания не надо стеснять и на сердце натиска не делать, а свободною мыслью творить молитву. Ведайте, что молитва истинно духовная прививается благодатью. Прочтите в Добротолюбии сказание о пр. Максиме Кавсокаливите (Афонском) и ему подражайте. Два года молился он