Хранящий законы Сущего познает логосы [сотворённого] из несущего, а уразумевший логосы [созданного] из несущего, продвигаясь, приходит к знанию Сущего.
Как чувственное солнце показывает здравым очам красоты видимых [вещей], так умопостигаемое солнце восходит, [дабы] явить чистому уму их логосы[8].
Одержимые одними и теми же страстями лишены единства, а подвизающиеся в одной и той же добродетели достигают мира. Ведь гневливый, общаясь с гневливым, сребролюбец — с причастным той же страсти, чревоугодник — с упражняющимся в подобном зле, возымеет смятение и печаль, посредствующую между ним самим и сообщником, потому что самолюбие всегда убеждает превзойти другого в стяжании возделываемого, вследствие чего другой лишается этих удовольствий, откуда рождается печаль и возникает гнев, отчего разрывается красота единства. Стремящиеся же к одним и тем же добродетелям вместе направляются одинаково возделываемыми ими благами к превосходящему всякую мысль миру. Ибо воздержный — с воздержным, и целомудренный — с целомудренным, и не сребролюбивый, и кроткий, и, короче говоря, всякий, украшенный этими и остальными видами добродетели, имеет безмятежное жительство с подобным [ему] по нравам, потому что только добро дружественно себе, зло же себе враждебно.
Если ничто из сущего не противоположно само себе по природе, а порок воюет против себя самого, значит, порок не имеет сущностного бытия (οὐκ ἔστιν ἐνυπόστατος). Если именно первое благо есть собственно Сущее, то зло, соответственно, не сущее, потому что благое по сущности не терпит иметь со присущей какую-либо враждебную противоположность. Если же зло оказывается не сущим (ибо ничто не может иметь бытие без Сущего, а злу не свойственно произойти из благого по сущности), то зло оказывается несуществующим (ἀνυπόστατον), раз оно не возымело бытия от Сущего, без Которого ничто не может получить бытие.
Как ощущаемая тьма, будучи тенью тела, по своей природе не существует, тогда как свет существует по своей природе, ибо тьма есть не что иное, как тень тела, омрачающая занимаемое [ею] место из-за заслонения [света] отбрасывающим тень телом (об этом ясно свидетельствует действие чувственного ока: смежив собственные вежды, оно попадает во тьму, случившуюся из-за разлучения со светом; раскрыв же веки, глаз тотчас уничтожает возникшую от их тени несуществующую (ἀνυπόστατον ὄν) тьму и снова принимает субстанциальный свет, существующий по природе), — точно так надо представлять и порок, символом которого является упомянутая тьма, случившийся (σύμβαμα οὖσαν)[9] из-за отклонения от добра и по своей природе не существующий. Если бы мы могли мыслить благоразумно, то сами собой легко бы обнаружили, что порок есть добровольное уклонение ума от добра, так что если бы ум не уклонялся, то не было бы и порока, по природе несущего.
Созданное Сущим из-за лишения Его затенило несущее[10], но уничтожает случившееся (τὸ συμβάν), восходя к единению с Тем, Чем[11] оно создано.
Если ничто, созданное из несущего не может сосуществовать что-либо к бытию (ибо как могло бы само по себе несущее, но получившее бытие от другого, предоставить бытие иному, раз это свойственно одному Сущему самому по Себе?); если собственно Сущее, Которое есть первое благо, не привело к существованию ничего злого (не являющегося в то же время по сущности благим, так как происшедшее от него добро не может дать сущности чему-то сотворённому и само по себе не может иметь бытие без Сущего), — следовательно, зло не существует по природе, не имея возможности быть само по себе, как показало рассуждение, и не взяв бытие от чего-либо; скорее, оно является случайностью (σύμβαμα), не имея своей собственной субстанции (ὑπόστασιν), но признается существующим, будучи, так сказать, неким добровольным затемнением разума, уклоняющегося от добра.
Полагающий для себя из-за конечной причины всего[12] начало того, что должно сделать в соответствии с ней, успешно достигнет её, так как она сама по себе знает, что есть соответствующее ей начало.
Говорят, что различия есть в преуспеяниях, но не в совершенстве, ибо оно не разнообразно, имея целью едино видное знание — беспредельный предел всякого делания и созерцания.
Существует три основных рода знания — деятельное, природное и богословское[13]: первому могут учить люди, второму — ангелы (однако более свойственна сама цель первого[14]), тайно водителем же третьего является само сущностное Слово.
8
Терминология, свойственная античной (стоицизм) и христианской (напр., прп. Максим Исповедник) философиям.
9
Это редкое слово, употреблённое здесь и ещё в гл. 12 вместо обычного συμβεβηκός («акциденция»), у стоиков, занимавшихся специальными грамматическими вопросами, имело терминологическое значение «самодостаточного предложения». Хотя Иоанн Карпафийский не имеет в виду этого технического смысла, приверженность автора к стоической лексике показательна.
10
Толкование очевидно из предыдущей главы: в результате грехопадения между Богом и человеком возникло средостение, отбрасывающее на творение тень, саму по себе не существующую; при уничтожении преграды исчезает и тень.
12
То есть Бога (см. § 3). Греческий текст всей главы: Ὁ διὰ τὸ τῶν ὅλων αἴτιον τέλος τὴν τῶν κατ΄ αὐτὸ πρακτέων ἀρχὴν ποιούμενος ἀφίξεως τῆς πρὸς αὐτὸ τεύξεται· αὐτὸ γὰρ πρὸς ἑαυτὸ τὴν κατ΄ αὐτὸ ἀρχὴν ἐπίσταται. Толкование: имеющий целью своей жизни достичь Бога в качестве основания всякого дела полагает мысль о Нем, и тогда Сам Бог управит дела, которые должно свершить ради спасения. Английский переводчик подразумевает то же подлежащее при «знает», что и в начале предложения («he»): «… for essentially he has understood what is properly the beginning». В таком случае можно было бы с большой натяжкой перевести: «… ибо, само собой, он знает соответствующее ей начало», — но этот вариант представляется гораздо худшим и не соответствующим предыдущим словосочетаниям, а английский перевод в данном месте — недопустимо вольным.
13
Ср. с гл. 1
14
μᾶλλον δὲ προσφυέστερον αὐτὸ τῆς προτέρας τὸ τέλος. Фразу можно понимать двояко в зависимости от трактовки порядка слов и падежа τῆς προτέρας, предложив такой буквальный вариант перевода: «… но более первого сама цель присуща» («цель первого» или «более первого»?). Если это genetivus comparationis при хиастическом расположении слов, то смысл приблизительно такой: цель второго знания, более возвышенная, чем цель первого знания, более свойственна подвижникам (монахам, подражающим ангелам). Если же это genetivus subjectivus, то подразумевается, что цель первого, практического знания более свойственна людям по природе (и скорее достижима), тогда как цель второго присуща скорее ангелам, чем людям (и менее доступна).