Евгения же с великим прилежанием читала Священное писание, ревностно подвизалась в добродетели, благодаря чему уже через два года своего пребывания в монастыре превосходила всех монахов, хотя и была женщиной. Из этого видно, что добродетель присуща всем, и для желающего идти праведным путем быть женщиной не помеха. Евгения по добродетели была первой в монастыре, особенно выдавалась она своей скромностью и послушанием, так что, будучи первой по делам своим, первой была и по смирению. Отличало ее и то, что она прежде всех шла к службе и последней покидала церковь, сострадала всякому печалящемуся, искренно радовалась с тем, кто был счастлив, что много труднее из-за недоброжелательства, порождаемого обычно завистью, умела смягчить сердце гневающегося, так что и лютого, как зверь, человека делала чуть ли не кротким агнцем. Но последним, равно как и первым, и всеохватывающим была ее непритворная любовь ко всем, не только порождающая приязненность на словах, но струящая ее из самого сердца. Вскоре на Евгению низошла великая благодать исцелений, и потому тех недугующих, к кому она приближалась, чтобы увидеть, чем они страдают, она и утешала словом, и освобождала от бремени болезни. Подражали ей в этом сколько могли Прот и Иакинф, о которых уже была речь. На четвертый год такого жития Евгении умирает настоятель монастыря. Единодушное решение братии призывает Евгению принять служение умершего, ибо святую принимают за мужа и, зная ее великую добродетель, не догадываются о тайне. Евгению охватывают страх и сомнение, ибо она считала, что женщине не подобает предстоять мужам; презреть же волю братии казалось ей грехом своеволия и ослушания. И вот она задумала на Евангелии узнать, как ей быть, поручив Богу разрешить свое сомнение. Когда книга раскрылась, чудесно прозвучали слова Господа: “Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою”. [614] После этого она, хотя и против своей воли, принимает настоятельство и с великой ревнивостью предается трудам. За какую только черную работу она не бралась, которой гнушаются самые последние люди? Черпала из колодца воду, мела пол, колола дрова и с радостью исполняла прочее в этом роде, и охотно приняла на себя службу привратника, чтобы постоянно повиноваться чужому приказу. Так упражнялась она в смирении, с пользой для всех несла бремя настоятельства, держась стези, ведущей к Богу. Рассказать о том, сколь великое множество чудес она сотворила, — дело иного времени, требующее досуга: повествование должно избегать длиннот, чтобы не пресытить читающего. Чудо же, о котором нельзя не поведать, ибо оно завершает житие Евгении и сплетено с последующими событиями, будет рассказано.
Жила в Александрии одна женщина по имени Меланфия, богатая чрезвычайно, но бедная страхом Божиим и добродетелью. Заболев неисцельной и тяжелой болезнью (она страдала приступами озноба, повторяющимися через каждые четыре дня), женщина эта услышала молву, что есть-де некий муж по имени Евгений, ведущий, как все знали, праведную жизнь и дивно врачующий тяжкие недуги. Тотчас она, бросив все, спешит в монастырь и горячо просит освободить ее от мучительного страдания. Евгения, движимая жалостью, своими святыми руками умастив женщину священным елеем, сразу же заставляет ее извергнуть из нутра все вредоносное и, так очистив, делает здоровой. Меланфия отправляется в одно из своих поместий, расположенных по соседству с обителью, и, велев изготовить из чистого золота три сосуда, отсылает их Евгении как благодарственное приношение в монастырскую церковь. А так как Евгения не приняла дара (она говорила, что он не нужен монахам, ибо не полагается владеть им золотом, Меланфии же надлежит продать его в пользу нищих или обремененных долгами), женщина снова пришла к ней. Что только она не говорила и не делала, чтобы уговорить блаженную; в конце концов Евгения соглашается принять золото и пожертвовать его в храм. Но благочестие оказалось причиной греха, так что подтвердилось древнее речение, что нет ничего ближе, чем добродетель и порок. Ведь часто, идя по пути добродетели, мы неприметно для себя оказываемся на стезе порока. Это случилось и с Меланфией. Ибо, недостаточно, по-видимому, радея о добродетели, она незаметно впала в великий блуд. Сблизившись с Евгенией и постоянно посещая ее, Меланфия, глядя на молодого и красивого лицом мужа, исполняется к нему сначала благородной любовью, постепенно очаровывается душой, а затем начинает пылать и думать, что Евгения не могла вечно хранить чистоту, а потому-де исцеление свершилось не по благодати Божией, а с помощью волхований и диавольской силы. Объявший ее душу жаркий любовный огонь и ужасное неверие склоняют женщину смело перейти к делу и открыть Евгении свое желание. Ведь любовь упорна и презирает все преграды, и нет ничего недосягаемого, что не казалось бы ей досягаемым и исполнимым. Живя, как было сказано, в соседнем с монастырем поместье и испытывая любовные муки, она представляется страдающей от телесной болезни и, не медля, призывает к себе Евгению не для того, чтобы та исцелила мнимый ее недуг, но в жалком стремлении открыть ей истинный и тайный. Когда желанное Меланфии лицо Евгении показалось в дверях, не совладав с палящим ее внутренним жаром, она тотчас, словно из сокровищницы позора, берет позорные слова и сразу же просит о беззаконном смешении. “Если же ты не хочешь, — говорила она, — я открыто и законно сделаю тебя своим мужем, и ты получишь большие богатства, золото, серебро, драгоценные одежды, землю, скот, рабов и в их числе меня, из свободной и ровни тебе ставшую твоей рабыней. Всем этим будешь наслаждаться ты один, ибо нет у меня ни мужа, ни детей, ни родных. Для чего столь дивному цветку твоего тела и прекрасной твоей юности вянуть от постоянных монашеских упражнений и подвижнических трудов?!”. Пока Меланфия говорила это, часто и тяжело дыша, блаженная стенала в ответ на каждое ее слово и ужасалась ее столь страстной речи. Наконец Евгения, потрясенная этими словами, залепила, как говорится, уши воском и, не в силах долее слушать, вскричала: “Замолчи, женщина, замолчи, не смей говорить мне этого, ибо ты источаешь яд древнего змия. [615] Никогда не предам я чистоты, не нарушу целомудрия, никогда, Матерь Божия и Дева, в кого я верую, не преступлю данной клятвы. Один брак у меня — любовь к Христу, одно богатство — блага небесные, одно достояние — познание истины”.
615
«… яд древнего змия». — Подразумевается змий, соблазнивший Еву отведать плодов с древа познания добра и зла.