При единстве манеры изложения, отличавшейся только большей или меньшей степенью абстракции и обобщенности, легенды были разнообразны по жанрам. Мы знаем жития, мартирии, повествовавшие о преследованиях и пытках мучеников, хождения, чудеса, видения, сказания о чудотворных иконах; жития и мартирии различались повествовательного и панегирического типа, т. е. делились на биографии, описывающие жизнь и деяния святого, и на похвальные слова в его честь.
Уже с самого начала в агиографии обозначились и сосуществовали два направления — народное и риторическое. Первое, близкое к фольклору и к жанрам языческой повествовательной прозы, было представлено памятниками, в большинстве рассчитанными на низового читателя, хотя авторами их могли выступать представители образованных кругов, подобно Леонтию Неапольскому, сознательно приспособлявшие свои произведения к эстетическим запросам и уровню восприятия адресатов, которым они предназначались. Характерны для этой группы жития Симеона Юродивого, Космы и Дамиана, Макария Римского, Симеона Столпника. Здесь господствовали сюжетная занимательность (низовой читатель нуждался в такого рода оболочке дидактики, предпочитая воспринимать ее не непосредственно), атмосфера наивных чудес и упрощенность всех форм выражения.
Кроме того, памятники народной агиографии не всегда согласовывались в частных вопросах веры и жизни с воззрениями ортодоксальной церкви, а во многие из них проникали и чисто еретические сказания; таким церковь отказывала в признании и боролась с ними.
Риторические легенды,[637] хотя этот стиль встречается и в памятниках низовой литературы, преимущественно обращаются к более образованной публике. Представление о них дают жития Николая, составленное Симеоном Метафрастом, Евгении и мученичество Евстафия. Обе группы сближает между собой ориентация на фразеологию и образность Ветхого и Нового завета, хотя в остальном дикция их значительно варьирует. Чтобы убедиться в этом, сравним сложную метафористику отрывка из риторического жития Георгия Амастридского, наивный стиль народного автора и доморощенное витийство агиографа Михаила Синкелла:
… Он успешно подражал в ревности и Финеесу, секирой дерзновения рассекши гибельное смешение корыстолюбия и лжи, проколов гнусное чрево и вытравив наподобие плода созревающее в нем убийство, прежде чем ему свершиться..
Святой говорит девушке: «Сними с себя пояс, а с коня моего поводья и дай сюда». Девушка сняла и подала их святому. И по устроению божию он связал змия и передал его девушке, говоря: «Поведем его в город». Она взяла змия, и они пошли в город.
Потому он, повелев Михаилу оставить упомянутую отшельническую келию, отвел его в церковь во имя святого Воскресения господа нашего Христа вместе с двумя учениками, я разумею Феодора и Феофана, которым назначил жить в монастыре Спудиев, построенном святейшим патриархом Илией близ церкви во имя святого Воскресения господа нашего Христа.
По мере развития в наиболее продуктивном жанре агиографии, житийном, была выработана трафаретная схема ведения рассказа.[638] Житийный шаблон складывался из предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих собственно повествование, включавшее в себя следующие обязательные вехи: восхваление родины и родителей святого, чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в детском и юношеском возрасте, искушения, решительный поворот на путь духовного спасения, кончина и посмертные чудеса.[639] Неправильно, однако, усматривать в регламенте структуры, как это склонны делать, стеснение авторской индивидуальности и свидетельство регресса житийного жанра. Трафарет в античной и средневековой литературах — не синоним штампа, так как оригинальность и свобода не мыслятся вне формальных рамок, строго ограниченных соответствующими условиями; самое же его появление, как видно по сравнительному материалу (убедительнее всего на древнегреческой трагедии и комедии), указывает только на период закончившегося формирования жанра.
637
Этим термином обозначаются не произведения риторов-профессионалов, о чем речь впереди, а сказания, исполненные риторическим стилем, проникшим из сферы красноречия не только во многие литературные жанры высокого направления, с красноречием не связанные, но даже и в низовую литературу.
638
По-видимому, независимо от работы Мертеля (Н. Меrtel. Die biographische Form der griechischen Heiligenlegenden. Diss. Munchen, 1909, S. 90 u. а.), установившего топику композиции житий, аналогичные наблюдения над их структурой были сделаны X. Лопаревым в книге «Греческие жития святых VIII–IX вв.» (Пгр., 1914, стр. 16 и сл.).
639
Многие мотивы, заполняющие эту схему, находят себе параллели в языческом мифе и международном фольклоре. См.: Д. Шестаков. Исследования в области греческих народных сказаний о святых. Варшава, 1910, стр. 104 и сл.