– Ы-ы-ы! – раздалось в ответ.
Обрубок когтистой лапы глухо брякнулся на деревянный пол. И тут же в прутья решетки вцепились руки, с невероятной силой пытались раскачать граты.
– Га-а-аа! – слышалось с наружи.
Людогор нацедил из бурдюка бабкиной водицы в глиняную кружку и выплеснул в окно на руки и в темноту.
– Уа-уу! – взвизгнули сразу две твари. – У-у-у!
– Что, не нравится? О-то ж!
– Людогор, что ж ты, брат, так неаккуратно зубастых обидел. Небось, осерчали на тебя? – изрек Горбыль.
– Ха-ха-ха! – хохот потряс помещение, нервная разрядка произошла. Люди поняли, что они способны противостоять любой пакости, они отряд, они сила.
Удары в дверь прекратились, послышался скрежет внизу дверного полотна, похожий на звук маломощной фрезы, работающей неравномерно.
– Ты смотри, прогрызть пытаются, – высказал мнение Хлуд.
На крыше раздались топот и возня.
– Уже и до крыши добрались, – констатировал сотник. – Людогор, крыша выдержит?
– Там плашки дубовые набиты, а снизу толстые, струганные доски. Только кто ж его знает, силища-то какая, гля, как дверь прогрызают, уже и челюсть появилась.
Действительно, угол двери был изгрызен начисто, словно гусеница заточила лист фруктового дерева.
– Е-о, мое! Если и дальше так пойдет, они весь терем разгрызут. Людогор, дуй наверх, с тобой трое. Смотри там в оба.
– Понял!
– Пашка, чего смотришь, плесни водички, нехай стружку запьет.
– А-а-ах! – раздался возмущенный рык, пропитанный болью от Пашкиного угощения.
– Хороша водица.
Снова попытка выломать железную решетку, теперь уже на другом окне. В раскачку, в раскачку. Плеск воды, возмущенный рык и отскок.
– Полет нормальный, – удовлетворенно высказался Пашка.
Опять заработала «фреза» за дверью. Одновременно на крыше послышался скрип и скрежет отрываемой доски, ругань Людогора с элементами Сашкиной ненормативной лексики.
– Люда, ты чего там материшься, дорогой, – крикнул Горбыль.
Из проема выхода на второй этаж свесилась голова Людогора.
– Лезут проклятые, батька. Крышу на части рвут.
– Много их там?
– Да, кажись, трое. Пока не посчитать.
– Откуда столько?
– А дидько его знает!
– Так, парни, я наверх. Вы не стесняйтесь, поливайте дверь и окна водой. Никому не расслабляться.
Сашка прыжками, по всходу взобрался на второй этаж.
– Как тут?
– Хреново, сам смотри.
Крыша трещала от отрываемых нечеловеческими усилиями плашек. В узкой полоске можно было разглядеть звезду на небе.
– Сейчас полезут. Людогор, готовь воду, Сувор, ты с колом наготове, я – с саблей, остальные страхуют.
В образовавшуюся щель приличных размеров спрыгнул упырь, толстенный, глаза навыкате. Клыками ощерился на встречающих. Почти одновременный возглас потряс пространство:
– Баба!
– Жерава! – это Хлуд.
– Люда, воду! – это Сашка.
Людогор плеснул в лицо упырихе водой.
– А-а-у!
Сашка саблей снес башку с шеи. Возглас стих. И тут же, на всякий случай Сувор всадил кол в спину, между лопаток покойнице.
– Бинго! – вырвалось у Горбыля. – Трупешник в сторону, чтоб не путался под ногами. Ждем-с следующего.
Страхующие бойцы только успели оттащить от пролома над головой обезглавленную упыриху, когда вниз соскочил следующий клиент. Звероподобный, бородатый увалень, явно при жизни своей воином не был, с большим брюхом, с клыками в два ряда. Он расставил руки в попытке обхватить сразу всех. Глаза горели жаждой крови, его мучил голод. Вот в эти-то глаза пришелся выплеск бабкиной воды. Взревел, но, в отличие от Жеравы, ослепнув, метнулся в сторону, сбив плечом одного из подручных Горбыля. Упыри вместе со смертью получают такое качество, как скорость, становясь в три раза быстрей, сильней и выносливей любого крепкого мужчины. Ни Сашка, ни Сувор не успели сработать, а кровопийца, почти вслепую разорвав зубами шею наворопника, припал губами к брызнувшему фонтану крови.
– На-а! – вогнал между лопаток людоеду кол Сувор.
Сверху, промелькнув серой тенью, соскочил упырь. Горбыль взмахнул саблей, но она прошла над головой присевшего упыреныша. Малец, на вид лет одиннадцати, ухватившись руками за ногу Хлуда, щелкнул челюстью в попытке перекусить ее. Вырвал кусок мышцы из икры. Проглотить не успел, голова откатилась в сторону, отрубленная наворопником, но тело гаденыша свою хватку не ослабило.