Меня разбудили унылый рассвет и веселая песня. Пела госпожа Корнелиус. Она была совершенно пьяна. Шляпа сбилась на затылок. Госпожа Корнелиус исполняла нечто из репертуара британского мюзик-холла:
– Ой, пр’сти, Иван. Не х’тела бесп’коить. – Она уселась на свою койку. – М’ня на лодках слегка тошнит. Всегда тошнило. Всегда. А тьбя?
Она пыталась снять башмаки. Я посмотрел на ее чудесные округлые икры. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела наверх и подмигнула. Она была восхитительна. Ее духи, ее одежда, ее уверенная женственность…
– Не волнуйсь, дружок, – сказала она, чтобы преодолеть мое замешательство, – я не стыжусь их. Я п’зрослела, понимать? ’Ривыкла восхищению. – Она встала и потянулась. – Бож мой! Какая б’ла пр’щальная вечеринка! Но тьперь мы женаты, да? Матросы, к’торые помогли мне подняться на борт, ’казали ’не, что ты здесь.
– О чем вы говорите? Женаты? – переспросил я. Я еще не совсем проснулся.
Она встряхнула головой. Очевидно, задумалась о приличиях.
– Тольк на словах, Иван, ст’рина. Вишь, я дала слово этому лягушатнику. Он не особ х’рош, но помог мне выбраться из эт адской дыры. ’Не нравится держать слово, када могу.
Я согласился с ее решением. Прошло много лет, прежде чем мы поженились в чувственном смысле. Корабль закачался сильнее. На «Рио-Круз», корабле старого образца, не было сложных стабилизаторов, разных «Праттов и Уитни», хотя, как я потом узнал, корабль построили на верфи в Клайде. Я все еще мерз. Снег падал на корабль, засыпал оснастку и поручни. Я подумал, что нас просто завалит. Но на фоне черной воды все казалось чистым и невинным. Сквозь снежный буран было невозможно разглядеть город. Я отыскал взглядом силуэт церкви Святого Николая. Одесса для меня была потеряна, как была потеряна Эсме, как был потерян Коля, – просто, почти случайно.
Я не еврей. Я не расист. Я вспомнил, как еврей в Аркадии был добр ко мне; как я любил его. Эта мысль показалась мне неприятной. Я вспомнил об этом случае пару дней назад – теперь, когда я стар, эгоистичен и непривлекателен. Эгоисты привлекательны только в юности. Я много отдавал, но получал всегда больше.
Потом я вышел на палубу и застыл, осыпаемый русским снегом, позволив ему укрыть меня с головы до ног, в то время как корабль плыл прямо в жаркие края, в святой город, в наш Царьград, который британцы ненадолго избавили от исламского гнета. Мы не раз сражались за Византию. Нас не раз обманывали патриархи. Но мы познали славу, и с этой славой мы всегда возвращались в Киев. Потом слава Киева отошла к Москве. С берега доносился звон колоколов. Настал сочельник. Москва погибла. Христа предали. Колокола церкви Святого Николая провозглашали рождение Спасителя, доверие которого было обмануто. Красные мчались вперед; красный прилив наступал и извергал на нас мертвецов, древних жнецов, мстителей с серпами… Карфаген выходит из моря. Призраки татар и турок смеются под развевающимися знаменами ислама, под бьющимися на ветру знаменами большевизма, под знаменами варварства, цинизма и мести, осмелившихся укрыться под именем благочестия.
Со склонов гор спустился бандитский царь, стальной царь с Востока, царь с четырьмя лицами. О моя сестра, мой брат, моя мать! Вы пали под колеса колесницы Антихриста. Все те, которых я любил и которые любили меня; все они пали. Они не придут в город спящих козлов, в город евреев. Они не приехали в Одессу, и я их не спас. Они думали, что Византия спасет их, но она не смогла. Греки не смогли прибыть в Одессу. Мы обратились в бегство от Карфагена. Греки не смогли прибыть в Россию. Россия, знавшая лишь гордость, пала. Они засунули кусок металла мне в живот. Они отравили меня своей добротой. Они запутали меня. Почему они не позволили мне умереть? Немцы пришли вместе с украинскими казаками и построили лагерь в овраге, над которым я летел. И они бросили старуху в море пепла и утопили ее в крови многих тысяч. Кровь евреев и русских наконец смешалась. Блеют черные козлы. Кому их принесут в жертву?
Они промчались по России с флагами и пулеметами, они уничтожили нашу честь. Мы бросили ее на верную погибель; у нас осталась только наша гордость. Они забрали наш язык. Они забрали нашего Христа. Но славяне помнят о Карфагене. Славяне должны вновь обрести свою честь. Они выкопают свои мечи из-под земли. Научите нас литании мести; говорите с нами на языке лжи и наслаждайтесь икрой, грузинским вином, дичью и супами. Вы омерзительны. Вы обесчестили свою землю. Вы обесчестили всё. Хлопайте в ладоши, поднимайте жесткие руки, когда колонны ваших танков едут мимо Кремля, – а потом закройте руками глаза, ибо великие орудия обратятся против вас, и вы и ваша Россия узрите месть. Вы этого боитесь? Предатели! Вы слабы. Сион! Рим! Византия! Все они могущественнее Карфагена. Одиссей возвращается. Греция спит. Греция пробуждается. Эти города навеки потеряны для меня. Эти добродетели навек потеряны для меня. Все для меня потеряно, но будет обретено вновь. Слова грека были искажены, его любовь была предана. Прометей! Меркурий! Одиссей!