Приведенные данные свидетельствуют о глубоких сомнениях, которые византийский император продолжал испытывать и после приезда в Феррару и открытия униатского собора. Его по-прежнему интересовала обстановка в Базеле, и он получал информацию о ней, пользуясь услугами вышеупомянутого Димитрия, который находился там в качестве частного лица. С другой стороны, император испытывал сильное давление со стороны той части своего окружения, которая выступала за союз с папой. Во главе этой партии вероятнее всего стоял сам патриарх. Однако в то же самое время и в Базеле по-прежнему не оставляли надежды переманить греков на свою сторону. Письмо Димитрия императору, видимо, было составлено под непосредственным влиянием базельских руководителей, что давало автору право делать свои заявления от имени собора.
Как бы то ни было, греческая делегация осталась в Ферраре, откуда в феврале 1439 г. собор переехал во Флоренцию. Находясь в зависимости — в том числе материальной — от папы и его политических союзников, византийцы в любом случае были сильно ограничены в своих политических возможностях. Наиболее же серьезным выводом для греков было то, что Ферраро-Флорентийский собор на самом деле не пользовался настоящим признанием за пределами Италии.
3. Византия в контексте основных тенденций политического развития запада и проблема политической ориентации империи
3.1. Запад и целевые установки внешней политики Византийского государства
Воссоздавая картину политических взаимоотношений Византии и Запада, необходимо остановиться на вопросе о том, каким видели представители той и другой стороны возможный результат этого процесса, до какой степени совпадали или не совпадали их ожидания в этой области. Аксиоматичным является тезис, что Византия добивалась от Запада помощи против турок, и в этом состояла ее главная, если даже не единственная, цель. Но как представляли себе византийцы конкретные формы этой помощи, как связать это с принципами их дипломатической практики и, наконец, как ту же самую проблему склонны были решать на Западе?
Ответ на последнюю часть вопроса лежит на поверхности. Как известно, на Западе наиболее верным способом отражения османской угрозы считался крестовый поход. Идея крестового похода сохраняла свою значимость и в XV в., об этом еще будет сказано ниже. Однако едва ли есть основания применить аналогичный вывод к Византии. Формируя свои отношения с Западом, греки, как бы часто они ни слышали рассуждения на эту тему от латинян, будь то папа или германский император, сами никогда не высказывали подобных идей[500]. Опыт прошлого ни в коей мере не располагал к этому. При всем том, что крестовый поход мог увенчаться успехом, у византийцев не было никаких гарантий того, что за ним не последует новая волна ожесточения в отношениях между православными и католиками[501]. Известно, например, что в 1422 г. Константинополь посетил посол французского и английского королей — Карла VI и Генриха V — бургундский рыцарь Жильбер де Лаинуа. Перед этим он побывал в Польше, а в византийской столице должен был еще застать посольство папы, возглавляемое Антонием Массанским. Его цель состояла в том, чтобы оценить шансы на очередной крестовый поход. Но на Запад он вернулся с убеждением в слабой возможности подобного мероприятия и, судя по всему, не нашел понимания в Константинополе[502].
Возможно, поэтому уровень реальных запросов, с которыми византийские дипломаты отправлялись на Запад, может показаться более чем скромным. Если речь шла об оказании конкретной помощи, то под этим подразумевались, как правило, либо финансовые пожертвования, что хорошо видно на примере отношений с Арагоном, либо очень ограниченное военное содействие, что демонстрируют отношения с Венецией, которой неоднократно предлагалось участие в совместных операциях, имевших весьма узкое и конкретное назначение. Это был едва ли не предел того, что византийский император рассчитывал реально получить от Запада, хотя настоящие потребности Византийского государства были несоизмеримо шире.
500
Пожалуй, довольно типичный пример отношения византийцев к увлечению латинян идеей крестовых походов демонстрирует игумен Исидор (участник византийского посольства на Базельский собор в 1434 г.). В своем панегирике Иоанну VIII Палеологу, написанном около 1429 г., он заводит речь о последнем разгроме крестоносцев под Никополем (1396). Бросается в глаза некоторое удовлетворение, скорее даже насмешка автора по поводу этого поражения латинян, нанесенного им турками — см.: Schmitt О. J. Eine Keiserrede der spatbyzantinischen Zeit // Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. Bd. 38. S. 153.
501
Самые дальновидные политики на Западе понимали это. Не зря император Сигизмунд, ведя речь о планах крестового похода, считал необходимым подчеркнуть, что все земли, отвоеванные у турок и некогда принадлежавшие византийцам, к ним же обязательно и вернутся.