Через некоторое время из распахнутых дверей вынесли носилки, накрытые белой простыней.
— Значит, так, — говорил на ходу Вася. — Слушай теперь внимательно. Можешь сказать, что труп украли. Мы тебя для порядка даже связать можем и, если хочешь, по роже надавать. Но кто, что, зачем — ты ничего не видел и не знаешь. Скажешь, в масках были, сразу дали по мозгам, ничего не помнишь. Но учти, если вдруг накапаешь лишнего, я тут же узнаю. И тогда лежать тебе самому вон за той дверью, где у тебя объекты… Ясно излагаю?
— Ясно, — пробормотал Йорик. — Но я теперь из-за вас, может, вообще работы лишусь.
— Тю, чумной, нашел о чем страдать, я бы, наоборот, радовался, — оскалил свое обезьянье лицо Вовчик, у которого после обхода и знакомства с работой этого заведения до сих пор мелко тряслись руки. Почему-то его впечатлило не столько главное хранилище, сколько небольшой селекционный зал, где проводились вскрытия.
Вовчик нервно хихикнул, а потом поинтересовался простодушно:
— Неужто не боишься кромсать-то?
— А чего тут бояться? Живых боюсь! Вас боюсь! — не выдержал и закричал Юра по прозвищу Йорик, но тут же быстро взял себя в руки. — Идите отсюда скорее! Я дверь за вами закрою! Ведь нарочно же заперся. Как вы только сюда просочились? Здесь у нас тараканы и то не водятся! И девку зачем-то с собой приволокли, как будто у нас тут бордель…
Выйдя на улицу, Вера остановилась и чуть не упала, захлебнувшись свежим воздухом. За все это время она не только не произнесла вслух ни слова, но даже ни разу как следует не вздохнула. «Девка», «бордель» — кошмар какой-то! Как страшный сон.
Она стояла в стороне и мрачно наблюдала, как ее спутники пристраивают носилки в прицепе, о чем-то между собой тихо переговариваясь.
Вера до сих пор не понимала, какое она имеет или должна иметь отношение ко всей этой истории, и потому не представляла, как себя вести дальше. Молча развернуться и пойти домой? В гордом одиночестве зашагать по ночному темному городу? Но после только что увиденных картин смерть от ножа в подворотне с бесплатной доставкой к Йорику казалась почему-то на редкость реальной и убедительной, почти что неизбежной.
Впрочем, больше всего, сильнее самых леденящих душу картин Веру сейчас поразило другое — будничное, равнодушное отношение Йорика к покойникам и к «объектам». И в нем, в этом равнодушии, была скрыта какая-то простая, безутешная правда жизни. Пока человек живет и трепыхается, вокруг него в воздухе словно бы расходятся круги из волнений, забот, переживаний, бед и несчастий — но это еще ничего, не самое худшее, что может быть. А вот потом…
Вера даже испытала некое подобие симпатии к лысому Васе, который и после смерти брата относился к нему как к существу одушевленному и был готов на любой риск, чтобы эту одушевленность отстоять, отвоевать у равнодушной вечности.
— Садись давай, — кивнул Вовчик, забираясь в машину, и Вера молча села снова на переднее сиденье.
Она не знала, о чем сейчас говорить, зачем, да и нужно ли это вообще — произносить вслух какие-нибудь слова. И потому упорно хранила молчание.
— Он того, разбился немного… лицом, ну, когда падал, — первым заговорил Вася, лихо выруливая на ночной проспект. — Ты его сейчас подкрасишь маленько, чтобы матери показать можно было.
Вера промолчала.
— Я там у сеструхи, у Ленки, захватил всяких ваших красок, коробку с гримом. Ты уж того… постарайся. Он, Валет, знаешь какой парень был… нормальный, — добавил Вовчик.
— А куда мы едем? — спросила Вера.
— В Евсеевку, в деревню нашу — это всего ничего, каких-то семьдесят километров от города. Мы его прямо завтра и схороним, чтобы милиция не докапывалась. Пацаны уже могилку роют, надо не забыть водки им завезти, — вдруг разговорился Вася, у которого оказался не такой уж и сиплый голос, а в речи проскальзывали степенные интонации деревенского мужика, хозяина.
— Интересно: искать будут или обойдется? — помолчав, обратился к товарищу Вовчик. — Может, надо было с Йориком еще построже, как следует припугнуть? Как бы менты не набежали.
— Не набегут. Они живых-то не ищут, а ты хочешь, чтобы за трупами… Бумагу какую-нибудь состряпают — и все дела. Но если уж сильно соваться начнут, откупимся, — заверил его Вася и прибавил снова с невыразимой тоской в голосе, как песенный припев: — Мы его завтра сразу и схороним.