— Не-а.
Вера в нерешительности потопталась возле подъезда, начала разглядывать окна.
И вдруг остановилась в полном изумлении.
В комнате Свирского были отдернуты занавески, которые всегда были плотно задвинуты: ведь обычно его ужасно раздражал дневной свет! Почему-то Старче был убежден, что именно от солнца и света у него начинаются сильные мигрени, и переспорить его насчет этого пунктика было совершенно невозможно.
Даже зимой он предпочитал выходить на улицу в черных, солнцезащитных очках, сразу делаясь похожим на шпиона ЦРУ или на персонаж из сказки Андерсена, недаром Старче всегда окружало столько легенд и нелепых слухов.
Но почему же тогда сейчас занавески в его комнате отодвинуты? Пришли какие-то особые гости? Забыл закрыть? Нет, такой ситуации Вера не могла вообразить: все-таки она Старче уже немного знала.
Увы, даже свою работу по макияжу ей приходилось делать в полумраке, и это порождало массу проблем. Хорошо, что почти сразу она стала сопровождать Свирского в его поездках к нотариусу или в банк и имела возможность на ходу кое-что исправить. Но представить, чтобы он вот так, по доброй воле, сидел дома при дневном свете? Все, что угодно, только не это.
Вера почти бегом направилась к соседнему подъезду, где в квартире номер восемь жили бессменный личный шофер Свирского по фамилии Громов и его тихая, незаметная жена (между собой они называли ее в шутку «Гром-баба»), которая помогала Старче по хозяйству.
Громовы приходились Свирскому какими-то дальними родственниками и были самыми молчаливыми людьми, которых Вера когда-либо встречала в своей жизни. Наверное, теперь они имели возможность на собственном опыте подтвердить, что молчание — это если и не золото, то все же весьма ценный капитал, подаривший им возможность много лет припеваючи жить за счет богатого, весьма своеобразного старика.
Вера на ходу пыталась мысленно успокоить себя, но волнение только увеличивалось.
Что там скрывать? Предчувствия были на редкость скверными. Когда человеку под восемьдесят, в такие минуты в голову не приходит ничего утешительного. Вдруг у него случился сердечный приступ и он не смог дотянуться до телефона? Может, Свирский хотел открыть окно в надежде кого-нибудь позвать с улицы? А что, если уже поздно?
— У кого ключ от квартиры Свирского? — быстро спросила Вера у заспанного Громова, открывшего ей дверь. — У вас или у жены?
— Зачем еще… — начал было шофер, но Вера не дала ему договорить до конца.
— Нужно срочно открыть дверь. Там что-то случилось.
— А мы-то чего? Пусть милиция, если надо, открывает. Мы люди маленькие, подневольные. Тогда уж надо милицию вызвать, а мы-то чего, нет уж, — испуганно забормотал Громов.
Глядя на этого лысого дядьку с затравленным выражением лица, Вера совершенно не могла вспомнить, почему водитель Свирского раньше казался ей таким симпатичным, милым и чуть ли не мудрым? Тем, что все время молчал как рыба, кивал головой и умел ездить по городу на предельно медленной скорости?
— Я вас сейчас не спрашиваю, кого надо вызывать. Где ключ? — повторила Вера. — Нельзя терять ни минуты. Может быть, что-то еще можно сделать.
— Нет, но… — начал снова возражать Громов. — Никому не велено ключ давать. А я человек маленький.
Вера сама не поняла, что на нее накатило, но в следующую секунду она уже держала Громова за воротник халата и с силой трясла его за грудки, словно надеясь таким образом окончательно пробудить от спячки.
— Давай ключ, — прошептала она, глядя в его перекосившееся лицо и сама удивляясь тому, как крепко вцепилась в этого человека, от которого в данный момент могла зависеть жизнь Свирского.
А вдруг Старче как раз сейчас издает последний хрип, пока этот болван рассказывает, какой он никчемный и маленький человек?
Как ни странно, но встряска мгновенно произвела на Громова нужное действие.
— Ладно, пойдем уж, открою, — сдался он, высвобождаясь из рук Веры. — Только учти: если что, я всем скажу, что ты сама меня заставила, прямо с ножом к горлу. Я тут ни при чем. Не мое потому что это дело…
— Это я уже слышала. Пошли, — скомандовала Вера, подумав, что годы работы в школе все же не прошли для нее совсем даром.
С самыми наглыми или тупыми учениками приходилось вести себя беспощадно и порой даже жестоко, чтобы они потом весь год не плевали тебе из трубочек в спину.
— Пусти ее — вынь да положь! А вдруг человек отдыхает? — сварливо ворчал Громов, останавливаясь возле двери Свирского и рассматривая связку ключей. — Чего я ему скажу?
Наконец Громов сумел справиться с кодовым замком, и Вера первой шагнула за порог.