Ну, и где ж оно, это счастье, о котором мечтала, за которое душу заложила?..
Знакомая история? Если кто-то считает, что у него-то все будет иначе: не надейтесь! Тут осечек не бывает.
Бывает, и мужчины приходят с такими же просьбами. Посмотрю: ну вроде бы все при нем… Спрашиваю:
– Что ж ты себя так не уважаешь?
Удивляется:
– Как это? Наоборот: хочу, чтоб по-моему было!
– А гордость твоя где? Неужели приятно будет, что любят тебя по принуждению, по заговору? Ты ведь достоин, чтобы тебя любили, такого, какой есть, за твои достоинства и за слабости.
Чаще получается отговорить, они одумаются… В любом случае сразу предупреждаю: с этим не ко мне! Я никогда такой грех на душу не брала, чужие судьбы не ломала. Вот если за свою судьбу просят – что-то поправить помогу. Есть такие способы, и о некоторых я расскажу в этой книге.
Но пожалуй, самая моя большая радость – это когда женщины исстрадавшиеся, изверившиеся с моей помощью наконец-то беременеют. Я не знаю, кто из нас больше счастлив: муж с женой или я. Да все девять месяцев я вместе с ними хожу беременной! И нет для меня благодарности большей, чем когда зовут в крестные матери своих деток. Так что я теперь «многокрестная» мама.
Я давно живу в гармонии со своими разными «кровями», со своими способностями, не разделяя их, не стараясь докопаться до первопричин – зачем? Уж такая уродилась, такой и век доживать.
Как заслышу цыганские песни, каблуки сами начинают отбивать дробный такт – нету мочи усидеть на месте! Тряхнешь головой, поведешь плечами – и в круг.
Ох, ромалы! Умеете вы душу растревожить и заставить ее взлететь к небесам!
И тогда я счастлива, что цыганка.
А когда вижу, как они на улицах кидаются к прохожим: «Позолоти ручку!» – наклоню голову и побыстрее пройду мимо. Часто бывает, что и ко мне подходят с предложением погадать. Не все в лицо узнают. Иногда не отстанут, пока по-цыгански не пошлешь куда подальше.
Однажды в Ростове мы с мужем приехали в Собор, что в центре города. Какой же он красивый, уютный, такой родной! Его в XIX веке построили по проекту того самого знаменитого архитектора К. А. Тона, что храм Христа Спасителя проектировал, и Большой Кремлевский дворец и Оружейную палату. Наш собор белокаменный, с пятью золотыми куполами – глаз не оторвать! А когда его колокола звонят – душа радуется и взлетает к небесам. Я всегда там бываю, когда приезжаю в город моего детства. Его официальное название – Ростовский кафедральный собор Рождества Пресвятой Богородицы, а в народе его называют Купеческим, потому что строился он исключительно на пожертвования ростовского купечества.
Возле него всегда много народу: кто помолиться приходит, а кто на рынок, что рядом, проходит. Не успели мы остановиться, подходит цыганка, заводит свою «песню»:
– Дай, подай!
Я отмахнулась. А она зло на меня посмотрела и ногтем в воздухе символ начертила – это проклятье такое. Спокойно говорю ей по-цыгански:
– Не надо так делать: не бери грех на душу.
Она удивилась:
– Так ты цыганка?
И тут вылезает из машины мой муж – светловолосый, с голубыми глазами – и тоже ей по-цыгански:
– А что, по нам не видно?
Она совершенно обалдела:
– Ну, тогда с праздником вас!
И ходу.
И так вот бывает: смех и грех!
Сегодня меня многие знают, и цыгане говорят уважительно:
– Наша Аза!
Но меня это не радует: и цыганская кровь обижается запоздалому признанию, и русская бунтует.
Так кто же я?
На этот вопрос я себе давно ответила: я – это я! Аза Петренко.
Канарейка
Каждое растение сильно своими корнями. И человек тоже. Наши предки – это наши корни. Что мне нравится в цыганских обычаях – так это культ предков. Каждый знает свою родословную до нескольких колен.
А история отношений моего дедушки с бабушкой настолько необыкновенная и прекрасная – бразильские сериалы отдыхают! Да, жизнь порой такие сюжеты закручивает, что писателям и не снилось!
Дед мой по отцу, Василий Федорович, был красавцем писаным. Высокий, стройный, прекрасно пел и танцевал – от него сходили с ума все незамужние девушки в таборе. Тем более что в свои 27 лет он уже был цыганским бароном. А все не торопился обзаводиться семьей, хотя по нашим обычаем давно было пора. Цыгане тогда кочевали. Это сейчас все обзавелись домами, квартирами, вросли в быт, а раньше таборы кочевали. Двигались по дорогам обозы: кибитки с утварью, женщинами и ребятней, рядом привязанная домашняя живность бежит, – словом, все свое тащу с собой. А вечерами останавливались в степи или на поляне, ставили разноцветные шатры, зажигали костры, у которых собирался весь табор: женщины еду готовили, мужчины курили и вели степенные беседы, дети с визгом носились вокруг, – воля-вольная, и другой жизни никто не хотел!
Дело было сразу после войны. Через голодную, разоренную немцами страну в поисках спокойного и сытного места дедушкин табор добрался до Крыма. В большом селении под Симферополем, где они остановились, как-то у колодца дед увидел молоденькую девушку, скорее даже подростка: ей было всего-то 14 лет. Это и была моя бабушка Аза, крымская турчанка. Звали ее по-настоящему Аджере. Голубоглазая красавица и с длинными светлыми (а вот представьте: турки и такими бывают!) косами с первого взгляда так запала деду в душу, что он стал каждый вечер приходить к колодцу и смотреть, как она набирает воду. Как-то собрался с духом, подошел и… поцеловал ее в щеку. И сказал:
– Ну, все! Теперь ты моя жена.
Девочка возмутилась:
– Как это – я твоя жена? Я тебя совсем не знаю.
А дед, ели сдерживая смех, так серьезно ей объясняет:
– По цыганским законам ты уже считаешься моей женой, или… опозоренной.
Пошутил, конечно. Аджере приняла все за чистую монету:
– Ой!
Но характер у этой девочки был тот еще!
Когда дед все про нее узнал, был просто потрясен, и влюбился еще сильнее.
Аджере было 12 лет, когда в Крым пришли немцы. Она была родом из большой богатой семьи. Но война разрушила все, в том числе и родственные отношения. Один дядя Аджере был банкиром. Он не успел эвакуироваться и сам открыл настежь двери своего банка:
– Люди, берите все, чтоб немцам не досталось.
А вот второй дядя пошел на службу к фашистам, стал полицаем.
Смелая Аджере стала партизанской связной. С кувшином на голове или узелком с продуктами она весело прыгала с камня на камень, пробиралась по горам и распевала песенки. И невдомек было всем, кто ее видел, что торопится она с шифровкой на очередную явку, и подпольная кличка у этой отчаянной девчонки – «Канарейка».
Как-то схватил ее немецкий патруль. Если б обыскали – нашли бы инструкции для подпольщиков. И вдруг в одном из полицаев Аджере узнала родного дядю – того самого, что к немцам подался. Тот тоже сразу ее признал, но не показал виду. Он грубо придрался к ней, а потом так двинул прикладом, что девочка упала почти бездыханной. Когда она очнулась, никого вокруг не было. Еле-еле она добралась до явки, но задание командира выполнила. Долго потом ломала голову: дядя ее спас ради нее или ради себя, за свое положение у немцев испугался? Через много лет, дядю, который много лет под чужим именем жил в Ташкенте, раскрыли и судили как пособника врага. Аджере вместе с родными приезжала на суд. Только она одна сказала несколько добрых слов в его защиту. Но это не спасло дядю от расстрельного приговора. И когда он его услышал, закричал на весь зал, глядя брату в глаза:
– Жалею, что спас твою дочь!
Тяжело это было слышать, особенно племяннице, которая так надеялась, что в дяде хоть что-то человеческое осталось, хоть какие-то родственные чувства.
История отношений дедушки с бабушкой забуксовала: несмотря на то, что Василий – был жених видный и намерений на ее счет не скрывал, Аджере брыкалась: