— Да вот хотелось бы узнать, что вы, господин Меерович, думаете по этому поводу?
— Ой, господин следователь, от того, что думаю я или моя жена Двойра, никому не холодно и не жарко, а вот от того, что думаете вы, кто-то может почувствовать очень сильный жар или озноб. Кого отправлять на каторгу за убийство мадам Маргариты, чтоб земля была ей пухом, об этом все-таки придется подумать сначала вам, а потом присяжным заседателям в суде. Но, я возьму на себя смелость предположить, что если кто-то и пойдет под суд, то это будет вовсе не господин офицер, мечтающий породниться со стариком Мерцаловым. Скажите, я прав?
— Господин Меерович, я смотрю, вы уже все сами решили.
— Месье Колычев, а что тут решать? Нет, если вы хотите, чтобы я обиделся, — вы скажите, я пойду и обижусь. Но мое мнение все равно никто у меня не отберет. Я видел этого Витгерта пару раз, он заходил к нам в лавочку. Конечно, если переброситься с покупателем всего лишь словечком-другим, всю подноготную о нем не узнаешь… Но я скажу вам, господин следователь, одну простую вещь — когда у человека душа убийцы, это видно сразу, нужно только взглянуть в его глаза. А я смотрел в глаза господина Витгерта, как сейчас в ваши, и, поверьте мне, не прочитал в них ничего такого, за что можно было бы упечь его на каторгу. Вы, конечно, образованный человек, обучались в столичном университете и знаете весь курс правоведения как, может быть, редко кто, но, прошу прощения, и вы в глазах господина Витгерта ничего не прочтете об убийстве. Даже если рядом с мертвым телом валялся револьвер господина офицера, это вовсе не значит, что он сам его туда и положил, скорее как раз наоборот. Не так ли? Посудите сами, если где-то зарежут курицу, пардон за сравнение, и кинут там мой ножик, за которым я не очень внимательно присматривал, из этого еще не следует, что я курицу и зарезал. Надо просто узнать, кто собирается варить из этой курицы бульон. Так и здесь. Проследите, кому хотелось бы сварить для себя бульон на бедах господина офицера, — и все встанет по местам. Вы согласны? Кстати, говорят, вы навещали сестру господина Витгерта в гостинице?
— Вам уже известно, что эта дама — сестра Витгерта? По городу распустили такие грязные сплетни…
— Ой, я вас умоляю! Эти сплетни — приправа для того же бульона, о котором я вам только что говорил. Каждому, у кого есть глаза, уже известно, что эта дама — сестра господина Витгерта, а мне тем более, так как она заходила к нам в лавку за конвертами и марками, и я имел возможность на нее взглянуть поближе. Я, Божьей милостью, на зрение пожаловаться не могу и хочу сказать одно — и у господина Витгерта, и у дамы из «Прибрежной» совершенно выдающиеся носы, и их очевидная родственная связь не только налицо, но и, простите, на лице. У меня тоже, как можно заметить, нос не мелкого размера, и достаточно посмотреть на моих деток, чтоб они были здоровы, и всем станет ясно — они с такими носиками не просто братья и сестры, но и дети своего папы. Мне, как вы можете понять, не в чем упрекнуть мою Двойру. Так вот что я вам скажу, господин следователь, — подозреваю, что папа Витгертов тоже не мог пожаловаться…
Из лавки Мееровича Дмитрий пошел в «Гран-Паризьен» и поднялся в номер Андрея Кирилловича.
Витгерт сидел в своем номере за столом. Перед ним была расставлена посуда с обедом, принесенным лакеями из гостиничного ресторана. Еда, уже остывшая, была почти не тронута. Когда Андрей увидел вошедшего Колычева, он резко отодвинул от себя тарелку, губы его сжались, а светлые глаза совсем побелели. Витгерт вскочил.
— Милостивый государь, вы позволяете себе поступки, несовместимые с вашей должностью и недостойные благородного человека! Вы, судебный следователь, слуга закона, занимаетесь грязными интригами и грубо вмешиваетесь в мою жизнь… Я… Вы…
На скулах Витгерта играли желваки. Казалось, он вот-вот бросится на Колычева с кулаками.
— Прежде всего я попросил бы вас, господин Витгерт, успокоиться и взять себя в руки. Что за истерика? Вы не барышня, вы офицер!
— Да как вы смеете? Я не потерплю никаких нотаций от судебной ищейки! Да, я — офицер, и я проливал кровь за отчизну в то время, когда вы перебирали бумажки за канцелярским столом и рылись в чужом грязном белье! Вам по роду ваших занятий стали известны некоторые тайны моей жизни, и вы воспользовались этим, чтобы насплетничать Марии Викентьевне и ее родителям. Это настолько низко…