— Сомнительно. Муж Синельниковой служил под Киевом, потом в Варшаве. А Витгерт — в Кронштадте, в Петербурге, потом на Дальнем Востоке.
— Но пока все вроде указывает на него. Ты его арестовал?
— Петя, он — офицер и дворянин. Я не могу посадить в кутузку офицера. Ты же знаешь, по Уголовному уложению офицеры, даже не состоящие на действительной службе, отбывают арест на гауптвахте. И что прикажешь — просить гарнизонное начальство отправить на гауптвахту человека, воевавшего с японцами и еще не оправившегося от ран? Я попросил его быть в гостинице и не покидать номера без особой нужды, чтобы в любой момент можно было его легко найти. Будем считать, домашний арест. Витгерт очень подавлен.
— Но ты не веришь, что он убийца?
— Теоретически исключить такую возможность нельзя. Однако, если попытаться воссоздать события, получается все совершенно нелепо. Представь себе: Витгерт стреляет в Маргариту. Стреляет трижды — в голову, в грудь и в живот. Вот так, ни с того ни с сего — вытаскивает оружие и исступленно расстреливает безоружную слабую женщину. Каждая из этих ран смертельна. Потом Витгерт протирает револьвер (я не обнаружил на оружии никаких отпечатков пальцев), бросает его рядом с жертвой, там же оставляет свою трость, без которой ему трудно ходить, подходит к мертвой Маргарите, трогает ее, пачкая руки кровью, наступает в кровавую лужу и, оставляя следы, идет звать на помощь. Мне не верится. Это действия сумасшедшего, а Витгерт не сумасшедший! Строго говоря, убить Синельникову мог любой человек из находящихся в зале. Маскарад, суматоха, яркая круговерть лиц, блеск мишуры, можно незаметно исчезнуть на несколько минут из зала, никто этого не заметит.
— Положим, ты прав. Но для убийства все равно нужен мотив. Ведь не пьяный грабитель же ее зарезал в ночном лесу, позарившись на ридикюль с пятью рублями и серебряной пудреницей. Маскарад был хоть и многочисленный, но без случайных людей — пропускали только по пригласительным. Убийца — скорее всего человек из общества, и у него была какая-то причина, толкнувшая его на преступление. Из-за чего могут убить — деньги, ревность, месть… Маргарита не богата, наследства в обход других родственников не ожидала, разве что тетушкин старый дом, которому цена четыре-пять тысяч от силы, да и тетушка еще очень крепка и сама в нем поживет. Никто в Синельникову не был влюблен так страстно, чтобы жизни лишить. Она сама имела виды на Бычкова, но это любовь по расчету и без особой взаимности, в Демьянове секретов нет. Бычков, конечно, понимал, что бабенка тянет его к алтарю, и упирался, но не убивать же за это… Врагов, ненавидящих ее до смерти, она в Демьянове еще не нажила. Может, кто-то из кумушек и посудачит о ней, и оговорит, но демьяновские матроны грешниц из револьверов не отстреливают…
— Все это так, Петя. Но с чего-то же надо начинать дознание. И потом вопрос — как к убийце попал револьвер Витгерта, который был якобы заперт в гостиничном номере. Попробую потрясти прислугу «Гран-Паризьена», может, что и вытрясу. А ты, не в службу, а в дружбу, попроси у устроителей бала списки приглашенных. Первый закон криминалистики — установить возможных свидетелей злодеяния. Начну, благословясь, опрашивать всех подряд, кто что видел, слышал, заметил… Не может быть, чтобы ни один человек ничего не знал.
— Я так и не понимаю, как же никто из нас не услышал выстрелов?
— В зале — громкая музыка, людской гомон, треск хлопушек, под окнами взрывали петарды. Их, кажется, называют «римские свечи»? Грохают оглушительно… Все знали, что гимназисты во дворе устроили фейерверк, там стояла настоящая пальба, и никто не прислушивался к шуму… Приглушенные звуки выстрелов из бокового коридора потонули в общем праздничном грохоте.
— Мне кажется, когда я видел Маргариту в последний раз, она разговаривала с человеком, закутанным в черный плащ.
— Ну, в плащах была как минимум треть приглашенных — это универсальное дополнение к любому костюму — хоть рыцаря, хоть монаха, хоть ведьмы… Даже пристав Задорожный к костюму испанца приспособил плащ. Ты и сам был в черном плаще.
— Извини, голубчик Митенька, но я был не просто в черном плаще, а в плаще, усеянном звездами. Я собственноручно нашивал на него звезды из блестящей бумаги и исколол все пальцы…
— Да Бог с ним, с твоим расшитым плащом, зануда. Скажи лучше, какая у этого человека, беседовавшего с покойной Марго, была маска?
— Не знаю, я видел его со спины. Но, судя по осанке и широким плечам, это был мужчина.
— Ну что ж, и на том спасибо.
Глава 5
Опрос участников маскарада не дал ничего нового. К тому же, если бы Колычев решил обстоятельно поговорить с каждым из приглашенных, он и к Пасхе не закончил бы. Переданный ему список людей, получивших пригласительные билеты, был весьма внушительным.
И все же Дмитрий Степанович обходил дома именитых горожан, беседуя с побывавшими на балу в Коммерческом собрании и мечтая, что кто-то из них наконец даст ему хоть какую-то ниточку в деле об убийстве. Но все они рассказывали почти одно и то же и норовили сами засыпать вопросами судебного следователя, чтобы пронюхать о расследовании что-нибудь интересное.
После многочисленных скучных бесед Колычев по-прежнему представлял только самую общую картину происшедшего.
Маргарита Львовна Синельникова была в составе организаторов вечера, прибыла в Коммерческое собрание в числе первых, приколола свои блестящие голубые крылышки и принялась суетиться.
Ей хотелось лично вникнуть в каждую мелочь по устройству бала, базара, лотереи, но одновременно хотелось и веселиться, и танцевать, и лакомиться мороженым в буфете.
Она буквально разрывалась на части, порхая по залу как мотылек, и ее костюм необыкновенно соответствовал празднично-суетливому настрою Синельниковой.
Маргарита Львовна успела пообщаться со многими из приглашенных, считая себя отчасти хозяйкой вечера и стараясь уделить внимание всем. (И сам судебный следователь Колычев был удостоен беседы, но после этого Маргарита Львовна была жива еще как минимум минут двадцать.)
Трудно было определить, кто же говорил с Маргаритой последним. Несколько человек указали на некую темную фигуру, завернутую в плащ. Из-под капюшона плаща торчал бутафорский нос.
Но сразу ли после этой беседы Синельникова вышла из зала и последовал ли за ней «черный плащ», никто сказать не мог.
Дмитрий стал выявлять мужчин, которые были на маскараде в плащах черного или темного цвета. Список получался довольно обширным, поменьше, чем список приглашенных, но намного больше, чем хотелось бы иметь подозреваемых…
Беседа с гостиничной прислугой о револьвере, хранившемся в номере господина Витгерта, тоже не позволила Колычеву продвинуться в расследовании ни на шаг.
Горничные и лакеи, трясясь от страха, в один голос утверждали, что никакого «леворверта» в глаза не видели. Да постоялец-то и ключ от номера портье не сдает, к нему в комнаты убраться зайти возможности нет, не то что вещи обыскивать и «леворверты» таскать.
Поговорив с прислугой, Колычев решил подняться в комнату Витгерта. Андрей Кириллович, как и обещал, был в номере и писал у стола письма. Внешне он казался спокойным, только бледное лицо с темными кругами под глазами и голос, время от времени срывавшийся на хрипоту, выдавали, что моряк сильно нервничает.
— Дмитрий Степанович! Рад вас видеть, — Витгерт пытался быть радушным. — Я прикажу подать самовар, вы с мороза.
— Не беспокойтесь, я по делу.
От чаепития в номере Витгерта Колычев решил воздержаться, хотя выпить стакан горячего ароматного чая ему очень хотелось.
— Андрей Кириллович, вы можете сообщить что-либо еще касательно вашего револьвера?
— Револьвер и кортик были заперты в одном из моих чемоданов. Ключ от номера я унес с собой. Однако мой револьвер был найден на месте убийства этой дамы, а по возвращении я обнаружил, что чемодан грубо взломан. Видите?
Витгерт выдвинул кожаный чемодан и показал Колычеву изуродованные замки.