В общем-то, она была неплохой женщиной, доброй, кроткой… Жизнь была очень жестока к ней, Рива в буквальном смысле прошла все круги ада, прежде чем оказалась на самом дне. Андрей был для нее спасителем, благородным рыцарем, сказочным принцем. Она очень любила моего брата. Думаю, в конце концов Рива крестилась бы, и они с Андреем пошли бы под венец. Но тут его назначают на Дальний Восток.
Предполагалось, что он осмотрится, устроится и вызовет Риву. После его отъезда оказалось, что она беременна и опасное морское или даже железнодорожное путешествие в Порт-Артур может ей повредить. А Андрей переменил обстановку и словно освободился от этой любви…
Письма его становились все реже, все суше. Может быть, он просто был слишком занят делами службы, не знаю. Но я же не могла бросить бедную женщину в интересном положении на произвол судьбы! Пришлось ее опекать, хотя это плохо сказалось на моей репутации. Я ведь учу девочек в гимназии, у нас строгое начальство, мне было нелегко. Однако это пустяки, страшная беда то, что Рива умерла родами. А ее дочка, больная и слабенькая, осталась жить.
Что я должна была сделать? Сдать ее в приют, чтобы малышку там уморили? Она ведь моя племянница. Я ее выходила, наняла кормилицу и стала заботиться о бедном ребенке. Она такая хорошенькая, прямо кукла.
Потом Андрея ранили, он долго лечился и мог остаться полным инвалидом. Мне было так страшно за него… Встреча с Машей Мерцаловой буквально вернула его к жизни, он стал бороться за право стоять и ходить на своих ногах и, видите, победил. Но рассказать Маше, что у него есть незаконнорожденная дочь от бывшей проститутки, он так и не смог.
Почему Андрей этого боится? Если Маша так хороша, как ему кажется, она не отвернется ни от него, ни от ребенка. Но он ничего не рассказал ей и меня от нее прятал, чтобы я не выдала его случайно. И чем дальше, тем труднее ему открыться. Может ли офицер быть таким трусом с женщинами?
Он будет сердиться, что я вам все рассказала. Только, по-моему, лучше сказать правду, чем обманывать или умалчивать. Ангелочек мой, — госпожа Витгерт с нежностью посмотрела в лицо спящей девочки. — Как можно стесняться такого сокровища? Я уложу ее в постель.
Женщина на руках понесла ребенка в смежную комнату. Дмитрий представил, как она заботливо укрывает девочку одеялом, крестит на ночь, проверяет, не чадит ли ночник…
— Я потрясен вашим рассказом, госпожа Витгерт.
— Меня зовут Анна Кирилловна.
— Можно мне звать вас просто Анной? Мне теперь кажется, что я знаю вас много лет.
— Зовите. А о чем вы собирались со мной говорить? Про убийство я ничего не знаю. Если вы подозреваете Андрея Кирилловича…
— Простите, но вы напрасно тревожитесь. Я уверен, что кто-то просто-напросто пытался навести на Андрея подозрение, притом не очень умело. Следователи не так тупы, как считают преступники. Мне важно понять, кто и зачем впутывает вашего брата, кому было удобно воспользоваться им, как ширмой, и станет ясно — кто убийца. Анна, вы не будете сердиться, если я приведу к вам завтра Машу Мерцалову? Ей столько всего наговорили, она растеряна и в полном отчаянии. Я боюсь за нее. Скажите и ей правду, это действительно самое лучшее.
— Конечно, приводите. А сейчас не угодно ли чаю?
Когда Дмитрий вышел из «Прибрежной», было уже совсем поздно. Он повернул было к дому, но потом все же решил еще раз потревожить Мерцаловых.
«Наверняка не спят, не разбужу, — думал он, шагая в обход Народного сада (сторожа уже заперли на ночь ворота). — Еще всю ночь будут мучиться и плакать, если не зайду, а могут ведь спать спокойно».
Швейцара удалось добудиться не сразу, а хозяева, как и предполагал Колычев, не спали. Викентий Викентьевич, в халате с кистями и ночных туфлях, почти бегом спустился по лестнице и схватил Дмитрия за руку.
— Митя, голубчик, что, что случилось? Вы что-то узнали? Что-то плохое? Богом молю, не томите!
— Успокойтесь, Викентий Викентьевич! Ничего страшного, успокойтесь! Я был у дамы в «Прибрежной». Она не жена Витгерта, а сестра. Они очень похожи внешне, так что даже и сомнения никакого не возникает — сестра, сестра. Она пригласила Машеньку зайти, поговорить о семейных делах, я их касаться не буду…
— Но почему же все так странно? Почему они с братом живут в разных гостиницах, почему он не представил ее ни нам, ни Маше, не пригласил на помолвку, прячет? Что у них там за семейные тайны?
— Думаю, пусть Андрей и Анна Кирилловна объясняют свои тайны сами. Но вы не волнуйтесь, ничего такого ужасного, что вам рисовалось в воображении, нет. Успокойте Машеньку. Андрей ее любит и напутал лишнего просто потому, что боялся ее потерять. Завтра поговорите с Анной Кирилловной, с Андреем и все встанет по местам. Пусть только Машенька перестанет плакать и поверит мне на слово.
Домой Колычев вернулся за полночь такой усталый и вымотанный, словно на нем воду возили.
Петр полуночничал с книгой у печки.
— Митя? Ты сегодня целый день занимался расследованием? Есть что-нибудь новое?
— Я страшно устал. Даже говорить сил нет, извини. Пойду к себе спать.
— Тебе принесли записку от Варвары Ведерниковой, — крикнул Петя вслед Колычеву, но тот не прислушался.
Глава 8
На следующее утро Дмитрию снова не хотелось разговаривать. Он молча пил кофе и думал об убийстве.
Если предположить, что наличие у Витгерта незаконнорожденной дочери от бывшей проститутки — повод для шантажа (а пожалуй, действительно, повод!) и Маргарита Синельникова, узнав о ребенке, шантажировала офицера, то невольно приходится считать убийцей Андрея.
А если еще кто-то, проведав о девочке Витгерта, решил представить дело как шантаж, чтобы на Андрея пало подозрение в убийстве? И интересовала убийцу не столько смерть Маргариты, сколько возможные последствия для Витгерта?
Если искать человека, заинтересованного в устранении Витгерта, то это прежде всего Семен Ярышников. Он добивался руки Маши, но она предпочла бравого офицера. Если Витгерта обвинят в убийстве, моряк пойдет на каторгу, а у Ярышникова будут развязаны руки, отчаявшаяся Маша может оказаться более уступчивой…
Нет, слишком уж сложная интрига для ограниченного Ярышникова. Не дошел бы он своим умом до таких тонких ходов.
— Митя, ты меня не слушаешь! — Бурмин долго пытался что-то втолковать другу и в конце концов обиделся.
— Прости, Топтыгин, ты же знаешь, как я умею уйти в свои мысли, если меня что-либо сильно занимает.
— Может быть, убийство Синельниковой и меня сильно занимает, но что толку! Ты же не хочешь поделиться новостями, хотя знаешь, что я всегда готов помочь тебе и советом, и делом.
— Новости настолько интимного характера, что лучше ими не делиться. Подождем денек, пока они перестанут быть новостями. В Демьянове любая новость моментально становится всеобщим достоянием, тогда и я смогу спокойно все обсуждать, не думая, что становлюсь источником сплетен.
— Ну что с тобой будешь делать? Хорошо, денек переждать можно, я не барышня и не умру от любопытства. Кстати, ты помнишь про записку?
— Про какую записку?
— От Варвары Ведерниковой. Тебе вчера принесли, я говорил.
— Стыдно, но не помню ни про записку, ни про то, как ты об этом говорил.
Колычев развернул лист плотной голубой бумаги, на которой было написано всего несколько строк довольно корявым почерком.
— Приглашает зайти. Наверное, услышала об убийстве и хочет меня расспросить. Кому другому, так я отказал бы, но Варвара… Жаль мне ее. После смерти отца живет уединенно, замкнуто, нигде не бывает, никого не принимает у себя, людей, кроме поставщиков и приказчиков, не видит. Как-нибудь зайду, поговорю с ней. Но сейчас, ей-Богу, недосуг. Это расследование все жилы у меня вытянет, помяни мое слово.
После завтрака Дмитрий, как и обещал, зашел к Мерцаловым и проводил Викентия Викентьевича с Машей в гостиницу «Прибрежная».
Маша уже не плакала, но ее побледневшее лицо выдавало сильную тревогу. Анна Витгерт с девочкой ждала их в своем номере.