«Не всякая маменька так ждет дочку со свидания, как я Топтыгина, — подумал Колычев, вглядываясь в темноту за оконными стеклами. — А где же он может быть? Скорее всего, тоже на свидании. Что еще могло вытащить Петра из дома в такую метель? Только бы он завтра был свободен и согласился мне помочь».
Бурмин заявился домой очень поздно и в прекрасном расположении духа. Пока он разоблачался в прихожей, мурлыкая что-то себе под нос, Дмитрий приготовился к непростому разговору.
— Митя? Ты не спишь? — удивился Бурмин, войдя в столовую. — А я думал, разгильдяй Васька забыл потушить лампу. Надеюсь, ты не будешь донимать меня бестактными вопросами, где я был и что делал?
— Петя, я вовсе не хочу тебя донимать. Ты уже вполне взрослый мальчик…
— А ты, позволь напомнить, не моя няня. Я ходил в театр. Там сегодня премьера, «Принцесса Грёза» Ростана. Очень модная вещь, идет на всех лучших сценах России. Ну и наш Богомильский решил не отставать. У него в труппе новая прима — Скарская-Чужбинина, спектакль поставлен под нее…
— А пьеса, конечно же, в переводе Щепкиной-Куперник? «Грёзу» Ростана в оригинале я не читал, но перевод получился довольно пошлый:
Такие вещи должны нравиться шестнадцатилетним гимназисткам…
— Брось, Митя! У сценического принца мелодекламация звучит проникновеннее. Ты бы видел, какую овацию устроили гимназистки!
— Вот-вот, гимназистки, и ты с ними. Я сижу, удивляюсь, куда тебя по холоду понесло из дома, а ты с гимназистками вместе слушаешь про сон упоительный.
— Ну почему с гимназистками вместе? В моей ложе никаких гимназисток не было!
— Ты еще и ложу взял? Что за расточительство? Я понимаю, если бы ты собирался пригласить какую-нибудь даму…
Петя вдруг смутился и покраснел.
— Ладно, Колычев, Бог с ней, с «Принцессой Грёзой»… Ты-то почему не спишь?
— Ты будешь смеяться, но я жду тебя. Мне нужно с тобой поговорить. Ты все время предлагал мне помощь в деле об убийстве Синельниковой. Кажется, сейчас я готов ее попросить…
Вопреки сомнениям Колычева, Петр сразу и без всяких оговоров согласился пойти с ним в дом Варвары Ведерниковой для участия в «засаде» на Бычкова.
— Я с удовольствием помогу тебе в этом, тем более мы сможем окончательно снять все подозрения с Витгерта. Его сестра так переживает…
— А ты откуда знаешь про ее переживания?
— Знаю, и все. И мне ее очень жаль. Только я не уверен, что Бычков сразу же кинется признаваться Варваре в совершении убийства. Покаянные сцены с криком: «Вяжите меня, православные!» очень любят авторы мелодраматических романов и пьес, но Бычкова я в таком амплуа не представляю. Не такой он человек. В нем и хитрости, и ловкости довольно.
— Я и сам не уверен. Но чем черт не шутит…
На следующий день Варвара Ведерникова отправила Бычкову записку с просьбой непременно быть у нее к пяти часам вечера.
Посыльный из «Гран-Паризьена» тут же принес ответ Бычкова. Федул Терентьевич благодарил за приглашение и обещал, что обязательно придет.
Глава 13
В половине пятого, в сгущающихся сумерках Колычев и Бурмин подошли к саду Ведерниковой со стороны реки. Садовая калитка была открыта, а дорожка к дому расчищена.
У приоткрытой двери их ожидала Варвара, завернувшаяся в теплый платок.
— Проходите, господа. Я сегодня Саввишну и кухарку отпустила, в доме никого нет. Я приглашу Ведерникова (Виверра: опечатка, должно быть Бычкова) в кабинет для беседы, а где разместитесь вы?
— Варвара Савельевна, только, ради Бога, не прячьте нас за портьерами, как в плохом водевиле!
— Тогда придется устроить вас в смежной с кабинетом комнате. Помогите мне отодвинуть это бюро, за ним дверь. Вот так, сейчас я найду ключ. Правда, этой комнатой давно не пользовались, там должно быть пыльно, а убирать уже некогда.
Варвара распахнула створки двери и провела Дмитрия в небольшую комнату, в которой стояли диван и несколько старых стульев. Тут было не холодно, печь, которой отапливался кабинет, одной стенкой выходила в соседнее помещение, но пыль и душный, застоявшийся воздух делали пребывание в этой комнате весьма неуютным.
— Да, вам придется претерпеть неудобства, — вздохнула Варвара.
— Ничего, ради благого дела потерпим. Петр, иди сюда, давай устраиваться.
— Возьмите, — Варвара протянула Колычеву покрывало с тахты, стоявшей в кабинете. — Киньте на диван, чтобы одежду не запачкать. Дверь я прикрою, но не плотно, чтобы вы все слышали.
Было заметно, что она волнуется. Дмитрий с удивлением заметил, что у девушки дрожат пальцы.
«Вот так-то, голубушка, а ты думала, это просто будет», — мысленно обратился к ней Колычев.
Варвара скинула старушечий серый платок и заменила его на нарядную шаль с красными цветами. Впервые со дня похорон Савелия Лукича Ведерникова, когда Варвара облачилась в глубокий траур, Колычев увидел на ней яркую вещь. Дмитрий только сейчас заметил, что волосы Варвары, обычно скрученные в незамысловатый узел, на этот раз уложены в модную прическу.
«Эге, да она готовилась к встрече с Бычковым. Даже прическу сделать не поленилась. Трудно понять женщин — для того, чтобы изобличить преступника, им нужно нарядиться».
Вскоре у парадного входа задребезжал дверной колокольчик.
Федул Терентьевич не обманул и пожаловал к пяти часам. Варвара Ведерникова пригласила гостя в кабинет и усадила поближе к двери смежной комнаты. Колычев и Бурмин замерли…
— Варенька, я так рад, что ты меня позвала, что вспомнила обо мне! Я прямо духом воспарил, как твою записку увидел! Знал, всегда знал, что ты меня не забудешь.
— Федул Терентьевич, я пригласила вас, чтобы поговорить о деле.
— Да что ты, ей-Богу, как чужая? Какой я тебе Федул Терентьевич? Были времена, когда ты меня Федей звала.
— Это дело прошлое. Незачем вспоминать.
— Как это незачем? Я и не забывал никогда. Как глаза закрою — перед глазами ты, гимназисткой еще, в передничке белом… Ух! Ну и девка ты была в восемнадцать лет — огонь! Небесам было жарко… Эх, Варюха, до чего ж ты была хороша тогда!
Дмитрий почувствовал, как его лицо заливается краской. Да, не такие тайны хотел бы он тут узнать. Не зря в детстве матушка говаривала ему: «Подслушивать скверно, подслушивать гадко! Так поступают только дурные люди».
— И как ты с тех пор изменилась, — продолжал за дверью Бычков. — Мрачная стала, злая. Живешь монашкой, от людей прячешься, дом свой в какую-то берлогу медвежью превратила… Разве это дело?
— Дело, не дело — не вам, Федул Терентьевич, рассуждать. А что изменилась я, так жизнь многому меня научила.
— Ты все, Варя, на меня обиду держишь? Ну прости, если обидел.
— Бог простит.
— Ну возьми ты в рассуждение, глупая, — женат я был тогда, жена болела, к могиле шла, нельзя ее было тревожить. Померла она со спокойной душой, похоронил ее честь по чести, долг последний отдал, теперь вдовец и свободный человек. Чего ж ты хотела? Чтобы я жену прежде времени на тот свет отправил? Я такого греха на душу никогда бы не взял.
— Значит, боитесь греха-то?
— Ну что ты за язва такая? Я, позволь напомнить, уже без малого два года вдовею и давно мог бы тебе предложение сделать, да только неугоден теперь стал. Ссыльный этот, политический, тебе подвернулся. Первый встречный-поперечный, и сразу — друг сердечный… Как же, он образованный, хоть и простым монтером служить устроился, он книжки приносит, языком молоть дюже горазд, с ним интереснее. Ну и где теперь этот интересный господин, позволь спросить? Ищи-свищи! Бежал из места ссылки, где-нибудь в Москве на баррикадах по жандармам пуляет. Известно, что там такие социалисты устроили — бунт и безобразие полное! А ты, из-за какого-то подлеца…
— Да уж, на подлецов мне везет, аж косяком идут, — перебила его Варвара. — Вот о подлецах-то мы и поговорим, любезный Федул Терентьевич. Мне Маргарита Синельникова, покойница, незадолго до смерти папочку одну приносила интересную.