Когда доктора приехали, Марту попросили выйти из комнаты. Совершенно обессилев, она уселась прямо на пол под дверью бабушкиной спальни. Тут ее обнаружила Агнешка, пробегавшая мимо с кувшином горячей воды. Оставив воду докторам, девушка вернулась к Марте и отвела ее на диван.
— Агнися, как там? — шепотом спросила Марта, кивнув в сторону комнаты пани Ядвиги.
Агнешка тяжело вздохнула.
— Плохо, барышня, врать не буду. Но Господь милостив, он не допустит, — горничная торопливо перекрестилась. — Молитесь, панна Марта, молитесь. Может, ваша молитва дойдет. И позвольте мне за ксендзом сбегать, вдруг все-таки соборовать придется…
Марте хотелось помолиться перед образом Ченстоховской Божьей Матери, но икона с прикрепленным к ней серебряным сердечком висела в спальне бабушки. Вспомнилось, как бабушка возила свою двенадцатилетнюю внучку в Ченстохов, в католический монастырь Ясна Гура, где хранилась чудотворная икона.
Монастырь, похожий на средневековый замок с крепостными укреплениями, стоял на высоком зеленом холме. В монастырских стенах торчали ржавые пушечные ядра, напоминавшие о каких-то давних войнах и осадах.
Поезд пришел в Ченстохов рано утром. Из вагонов высыпали на перрон толпы верующих. Богомольцев встречал на вокзале ксендз, благословлял их и читал молитву. Многие падали на колени и ползли к монастырю, распевая псалмы. По пыльной дороге протянулась целая процессия коленопреклоненных людей. Было жарко, по бледным исступленным лицам богомольцев катился пот.
— Зачем они ползут? — удивилась Марта.
— Они много грешили и хотят вымолить у Бога прощение, — объяснила пани Ядвига. — Дитя, не говори в монастыре по-русски.
По подъемному мосту на ржавых цепях извозчик провез старую пани с девочкой в монастырь. Служка-монах, подпоясанный простой веревкой, проводил их в монастырскую гостиницу. Единственным украшением комнаты со сводчатым потолком было темное распятье на стене. Монах спросил бабушку, не страдает ли она болезнями, нуждающимися в исцелении. Пани Ядвига пожаловалась на сердечные боли. Монах достал из кармана рясы горсть серебряных сердечек.
— Они уже освященные. Остается только с молитвой повесить их на икону Божьей Матери и уповать на ее помощь.
Сердца были по пять, по десять и по двадцать рублей. Бабушка выбрала самое дорогое.
Теперь это сердечко висело на иконе, привезенной из монастыря, и Марта мысленно представляла себе образ Ченстоховской Божьей Матери и обращалась к ней с самыми горячими мольбами…
Долго просидев в оцепенении, Марта сама не заметила, как погрузилась в тяжелое забытье.
Очнулась она от того, что кто-то трогал ее руку. Это доктор Кривоустый считал ее пульс. Увидев, что Марта открыла глаза, он поднес ей рюмочку с горькой жидкостью. Микстуру пришлось проглотить.
— Мужайтесь, барышня, ясновельможная пани плоха.
— Плоха? Я пойду к ней, пан доктор!
— Пани Ядвига совсем плоха. Совсем плоха, понимаете, паненка…
— Да что же это, пан доктор? Она умирает? Пан Кривоустый, бабушка умирает? Я хочу проститься с ней! Пустите меня!
— Проститься паненка может. Проститься обязательно нужно. Но вот только пани Ядвига… Пани Ядвига уже отошла… Мужайтесь, Марта, мужайтесь, дитя мое, все мы во власти Божьей. Господь призвал ясновельможную пани Ядвигу к себе…
— Нет! — закричала Марта и кинулась в спальню бабушки. Пани Ядвига лежала на кровати неподвижно, черты лица ее заострились, глаза были закрыты.
— Бабушка, бабушка, бесценная моя, вы меня слышите? Не оставляйте меня!
Марта схватила руку пани Ядвиги и стала осыпать ее поцелуями. Рука была тяжелой и холодной…
Похороны Марта помнила смутно. Все очень жалели ее, обращались к ней со словами сочувствия, от которых было еще тяжелее. Кто-то взял на себя все хлопоты по организации похорон, какие-то дамы распоряжались в их доме, заказывали для Марты траурные платья, следили за соблюдением всех обрядов, необходимых для достойных проводов покойной… Марта запомнила только, как ксендз у входа в фамильный склеп Липко-Несвицких поднял глаза к небу и медленно сказал по латыни: «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis!» («Вечный покой и вечный свет даруй им, Господи!») и как громко, в голос, зарыдала прислуга. Двери склепа захлопнулись. Люди в трауре, многие из которых были с сухими, любопытными глазами, еще раз выразили соболезнование молодой пани Марте, единственной близкой родственнице и наследнице покойной, и длинной вереницей потянулись к выходу с кладбища. Доктор Кшиштофович, державший Марту под руку, тоже повел ее к кладбищенским воротам, шепча какие-то утешения.
«Господь призвал ясновельможную пани Ядвигу к себе, — эти слова так и крутились у Марты в мозгу. — Господь призвал бабушку… Господи, а как же я? Как же мне-то теперь жить?»
Спустя две недели после похорон пани Ядвиги Липко-Несвицкой из Петербурга пришло письмо от отца Марты. Он уведомлял, что недавно вернулся из Соединенных Штатов Америки, собирается жить в России, печальные события, происшедшие в Варшаве, заставляют его глубоко скорбеть, и он будет рад принять дочь у себя в столице.
Душеприказчику пани Ядвиги также было послано письмо, сообщавшее, что отныне господин Багров сам будет опекать свою дочь и, до достижения ею совершеннолетия, заботиться о ее собственности и капиталах.
«Я готов принять дочь в своей новой семье», — писал отец.
— Принять дочь! — ворчал старый друг семьи доктор Кшиштофович. — У этого человека нет ни сердца, ни ума. Вы слышали что-нибудь подобное — этот негодяй «готов принять дочь в своей новой семье»? После всего, что он сотворил со своей старой семьей! Девочка моя, может быть, тебе не нужно ехать к нему в Петербург? Можно попробовать в суде опротестовать его права на опеку…
— Ну что вы, пан доктор! Судиться с родным отцом? Ведь у меня нет близкой родни, кроме папы. Поверьте, все будет хорошо.
Дмитрий выслушал рассказ Марты очень внимательно. Когда она дошла до появления дамы под вуалью в ее спальне, он наконец осмелился перебить Марту вопросами:
— И теперь эта женщина в черном оказалась в твоем доме? Скажи, а почему ты уверена, что это та самая дама?
— Уверена! Силуэт, голос, очертания шляпы…
— Марта, дорогая, в комнате ведь было темно. Как ты могла рассмотреть шляпу?
— Ну, во-первых, в окно, в спину незнакомки светила луна. Лицо, конечно, при таком освещении не разглядишь. А вот контуры шляпы вполне возможно. А во-вторых, это такая необычная шляпа, большая, просто огромная, очень сложного фасона, и вуаль густая-густая и длинная. Если бы я хотела, чтобы меня не узнали, я специально надела бы такую шляпу — лица не видно вообще, даже при дневном освещении, как в Варшаве, а все внимание направляется только на шляпу, и если хочешь вспомнить что-то еще об этой даме, ничего уже, кроме шляпы, не приходит в голову. Ну, что ты мне скажешь, Митя, что посоветуешь?
— Пока я не все понимаю, в этой истории нужно разобраться как следует. Что-то в ней есть нехорошее и даже опасное. На глупую шутку не похоже. Ясно одно, даму в шляпе ты действительно видела, это не привидение, не исчадье ада и не смерть с косой, а скорее всего некая особа из плоти и крови. Кто-то пытался тебя сильно напугать. И пока твоя задача — не поддаваться на эти уловки с маскарадными шляпами и густыми вуалями. Возьми себя в руки, будь умницей. Ты должна помнить одно — это всего лишь какая-то тетка, которая хочет над тобой поиздеваться, а не вестник смерти и не гостья из загробного мира. Бояться ее нечего. Надо выяснить, как она попала к вам в квартиру. А ты, моя дорогая, прекращай хандрить, плакать и отказываться от пищи. Ты поняла меня? Зачем радовать врагов?
— Митя, ну откуда же у меня враги? Я почти никого и не знаю в Петербурге.
— Но некие люди знают тебя, и достаточно близко, раз придумали такую авантюру. Я обещаю тебе разрешить эту загадку, Марта.
Вернувшись домой, Марта поскреблась в дверь Клавдии Тихоновны и робко попросила погреть бульона, если есть, или сварить пару яиц.