Охота смеяться вдруг пропала.
—Вы ошиблись адресом, к нам больше не ходят коммивояжёры.
Грек сложил руки на животе и сочувственно вздохнул:
— Я все знаю, госпожа Мария: прочитал газету в Трапезунде. Наверно, сам бог нуждается в хорошем докторе, если он позвал ваш папа. Но я не думаю, что профессор Забродский оставил свою дочь без всякого средства. Станислав Казимирович имел достаточную практику. Богатые люди со всего света привозили к нему свои дети с больные лёгкие. Конечно, он был состоятельный человек, если на свой капитал купил здесь, в Крыму, виллу с парком над морем и открыл климатический курорт.
— Пойдёмте, — она встала, — я вам покажу деньги профессора Забродского, если интересуетесь.
И пошла, не оборачиваясь, вдоль каменных перил веранды. На ней был белый докторский халат. И поскольку её собеседник был моряк, он не мог отделаться от ощущения, что она плывёт, как парусная лодка. Она даже кренилась, как лодка, потому что шла в старых туфельках на сбитых каблучках.
«САХАРНЫЙ» БУНТ
В столовой санатория сидели дети, мальчики и девочки, в белых панамках. Они, видимо, собирались пить чай. Стаканы сгрудились в стороне на подносе, и двое старших — паренёк лет четырнадцати, с лицом, чуть тронутым оспой, и девочка того же возраста, с виду совсем уже барышня, — разливали чай.
Перед каждым лежал ломтик хлеба не больше спичечной коробки и бумажка с каким-то белым порошком. Дети, должно быть, отказывались принимать порошки: в столовой стоял галдёж, который сразу оборвался, как только вошли Мария Станиславовна и грек.
— В чём дело. Рая? — спросила Мария Станиславовна у девочки-барышни, разливавшей чай. — Почему шум?
— Революция, Мария Станиславовна. Они нас свергают: меня и Колю.
Младшие загалдели с новой силой:
— Они неправильно делят сахар!
Только теперь грек понял, что порошок на бумажках не лекарство, а сахарный песок в микроскопических дозах.
— Когда-то в России были соляные бунты, — сказала Мария Станиславовна, — а у вас, значит, сахарный? — она рассмотрела все бумажки. — Абсолютно одинаковые порции!
— Нет, не одинаковые! — возразил мальчишка лет десяти, видимо, главный застрельщик бунта. — Мы посчитали крупинки!
Мария Станиславовна взглянула на грека: понял ли он, что происходит?
Грек сделал вид, что рассматривает дерево. Посреди столовой росло дерево. Оно выросло такое высокое, что для него специально в стеклянной крыше столовой пришлось проделать дыру, и теперь дерево проходило сквозь крышу, его крона шумела над павильоном.
— Хорошо, Серёжа, — сказала Мария Станиславовна, — я сама буду развешивать сахар. Коля! — обратилась она к пареньку, которого собирались свергнуть. — Принеси аптекарские весы.
Пока Коля бегал за весами. Рая поставила перед греком стакан подкрашенной водицы — здешний чай.
Коля принёс весы и длинный ящичек с гнёздами мал мала меньше для гирек. Гирьки Мария Станиславовна брала пинцетом.
— Чтобы на гирьках не оставался жир от рук, — объяснила она и, окончив взвешивать, присела за стол рядом с греком. — Дальше пусть делят сами. У них свой способ.
Способ оказался простым:
— Олюня, отвернись, — распорядился Коля.
Самая маленькая девочка послушно повернулась лицом к двери.
— И не подглядывай! — закричала другая девочка.
Коля коснулся пальцем одной из бумажек с сахаром:
— Кому?
— Андрею!
Андрей схватил свою долю.
— Кому?
— Райке!
Девочка-барышня тоже получила.
— Кому?
— Серёже!
Застрельщик бунта с достоинством взял свою порцию.
— Кому?
— Катюше!
— Кому?
— Дяде.
Грек оглянулся…
— Вам, вам, — сказала Мария Станиславовна.
Грек испуганно отодвинул стакан:
— Нет, нет! Дяде не надо. Дяде доктор запретил кушать сладости… слишком много, — физиономия господина Михалокопулоса стала красней его фески. — Дядя лучше покурит на свежий воздух.
Наталкиваясь на столы и стулья, грек выскочил из столовой и по первой же попавшейся аллее углубился в санаторный парк…
МАДАМ-КАПИТАН
Навстречу греку из зарослей одичавших изломанных и увядших табаков вышла дама. Дама самая натуральная: вся в кружевах и рюшах, как парижский зонтик. Её кукольное личико утопало в страусовом боа. Серьги с подвесками раскачивались на ходу и, чудилось, издавали мелодичный звон. Но из крошечного ротика, похожего на цветок львиный зев, вырывался боцманский бас:
— Это ваша «Джалита» болтается у рыбачьей пристани?
— Наша.
— Значит, это вы из Константинополя? А где «Спиноза»? Уже на неделю опаздывает!..
— «Спиноза» не будет. Совсем присохнул в Константинополь, у стенка стоит, котлы холодные.
— Чего же они ждут? Пока красные возьмут Крым?..
Грек только руками развёл:
— Мы человек маленький, пароходом не управлял.
Мадам оглядела грека снизу вверх: от штиблет до фески.
— Слушай, как тебя там…
— Ксенофонтос Михалокопулос.
— Длинновато для короткого разговора. Сколько?
— Нисколько.
— Вам дают не бумажки, а золото!
— Пассажиров не берём.
— Половина сейчас, половина в Константинополе.
— Не берём пассажиров.
— Все сейчас! Сразу! Тут же!
Дама стала отстёгивать серьги с подвесками…
— Нет, нет, мадам. Ваше золото лёгкое, а вы тяжёлая: много чемодан. «Джалита» совсем маленький ботик.
— Контрабандистская лайба! Вроде я не знаю. У самой муж моряк. Капитан! Понял? Был бы он здесь… Ну да черт с тобой! — из бархатного ридикюля, расшитого несортовым жемчугом, дама вынула золотой портсигар, нажала кнопочку — полированная крышка откинулась, осыпав грека солнечными зайчиками, машинка внутри портсигара сыграла первые такты ноктюрна Шопена. — В нём без малого фунт золота, — сказала она, — можешь взвесить.
— Не интересуемся.
Её глаза, узкие, «в японском стиле», сузились ещё больше:
— Может, ты не коммерсант? Прикидываешься? А? — дама отступила шага на два, как бы фотографируя грека. — Интересный сюжет для контрразведки!
Грек протянул руку за портсигаром:
— Подумать надо.
— Подумай, пока думалка на плечах.
Грек взвесил портсигар в руке, внимательно рассмотрел его и даже обнюхал.
— Что ты там ищешь? Пробу?
Но грек читал надпись на крышке.
— Вы сказали, ваш супруг капитан?
— Дальнего плаванья.
— А здесь написано — генерал. — Грек довольно сносно, хотя и медленно, читал по-русски: — «Генералу медицинской службы, профессору Санкт-Петербургской военно-медицинской академии Станиславу Казимировичу Забродскому от друзей и коллег в день…»
— По-твоему, у дочери Забродского могло удержаться золото в доме? — прервала она чтение.
— Мария Станиславовна очень дорожит память папа.
— Ей не приходится дорожиться! Интересно, как бы она прокормила целый выводок кухаркиных детей?
— Это все дети кухарки? — не понял грек.
— Ну, так говорится… У неё сейчас и кухарки-то нет. Старшие дети все делают: Рая и Коля. А вообще-то там всякие есть: Рая вон внучка статского советника, а Колю при красных привели, при Крымской Республике, Серёжу — тоже…
Грек, подумав, сунул портсигар в карман обдергайчика.
— Будем считать — это задаток. Вы где живёте?
Дама указала в конец аллеи, где виднелась ограда санатория:
— Тут, по соседству, за заборчиком. Но твоё дело телячье — ждать на пристани. И ни с кем больше не договаривайся. Понял? Кто меня обманет, тот долго не проживёт. — Она наклонилась к самому уху грека так, что он чуть не задохнулся от запаха розовой эссенции и вина. — Знаешь, кто у меня сейчас на веранде сидит, угощается белым мускатом? Не знаешь? Так вот, не приведи бог тебе узнать!..
Заскрипел ракушечник аллеи — дама исчезла в зарослях табаков. Запах вина и эссенции долго не выветривался там, где она прошла. Грек пошёл по ароматному следу дамы и уткнулся в решётчатую ограду. За оградой был, видимо, чей-то хозяйственный двор. В загончике хрюкала свинья. Мужик в клеёнчатом фартуке приволок эмалированную кастрюлю и вывалил свинье в корыто остатки пищи.