Алексей.
Алексей Алексеев не знает?!
Клыгин.
Довольно это для меня странно…
Алексей.
Ну, теперь мы выпьем (подходит и пьет).
Никита (к Елене Дмитриевне).
Вы что-то похудели, сударыня.
Елена Дмитриевна.
Я все хвораю, все грудь болит. Такая уж слабая конплекция.
Прасковья Петровна.
А вы бы на ночь грудного чайку попили… говорят, помогает… А то взять…
Алексей.
Ничего не надо. К доктору, к Филиппу Ионычу.
Елена Дмитриевна.
Твой Филипп Ионыч только ведь мужиков может лечить.
Алексей (закусывая).
Он от сорока восьми недугов знает лечить. Я, говорит, только череп поднимать не могу, а то все… по науке. (Садится к столу).
Елена Дмитриевна.
Еще меня теперь деревенский воздух поправил. (К Клыгину). Вы, вероятно, Иван Петрович, забыли мои папиросы взять? Знаете, что я без них жить не могу.
Клыгин.
Как же я мог забыть, когда было на то ваше приказание.
Зачем вы так несообразно говорите? (Подает папиросы).
Елена Дмитриевна.
Дайте мне огня.
Клыгин (с улыбкой).
Какого-с?
Елена Дмитриевна.
Пожалуста без комплиментов. (Закуривает папиросу). Деревенский воздух на меня очень подействовал. А когда мы были с княгиней за границей, так я так была больна, что все лучшие доктора отказались: она, говорят, не может вынести этой боли, потому что нежного воспитания…
Прасковья (подавая чай).
Позвольте вас просить.
Алексей.
А меня, кумушка, чаем ты не подчуй, мы с кумом… Куманек, ну-ка! (Наливает водки). Иван Петров, приложись и ты.
Елена Дмитриевна.
Не будет ли, Алексей Алексеич?
Алексей.
Я тебе скажу, когда будет.
Елена Дмитриевна (с иронией).
Ужасно глупо!
Алексей.
И я так полагаю. (Пьют все). Скажи мне, куманек мой любезный, читал ты ведомости? Правда ли описывают, что где-то, братец ты мой, город провалился?
Никита.
Есть этому описание… в книжке я читал… давно уж
это…
Алексей.
Недавно! Господа за столом нонче говорили.
Никита.
Нет, про это не писано.
Алексей.
А про что же?
Никита.
Прописано, что короли там ихние…
Алексей.
А много там королей?
Никита.
На каждую землю по королю. А в Туречине султан… он все одно – король, а султаном прозывается… И вера у них турецкая.
Алексей.
И языки у них у всех разные?
Елена Дмитриевна.
Насмотрелась на них за границей…
Прасковья.
Я думаю, Елена Дмитриевна, за границей за этой все иначе, как у нас?
Елена Дмитриевна (с презрением).
Какое же сравнение, Прасковья Петровна! Там вы выезжаете туда, сюда, и все это так деликатно. А здесь что? Здесь всякий считает себя тебе равным, норовит на твой счет сказать что-нибудь этакое… язвительное, а там все решительно из-под политики.
Прасковья.
Хоша я, Елена Дмитриевна, воспитанья большого не получила, а все это очень хорошо понимаю. У нас в доме теперь лакеи никому проходу не дают, все как бы в насмешку, да как бы все в критику…
Елена Дмитриевна.
Конечно, и там есть критиканты, без этого нельзя же…
Прасковья.
Опять же, вот я вам что доложу: охальства у ихнего брата, у лакея, очень много…
Алексей.
Это нам все равно! Я свою часть знаю! Барыня говорит: ты, говорит, Алексей, хмелем занимаешься, а я на тебя не огорчаюсь. Вот оно что! Например, сто персон кушают: тут ума много нужно – где, как, что… а я могу! и насчет сервировки, и насчет услуги – все могу. Нонче, матушка Прасковья Петровна, нет настоящих лакеев, нету их! Нонче лакей барину тарелку подает, а сам выше себя понимать хочет… Сделал бы он это при покойнике, при Прокофье Абрамыче… в землю бы его живого покойник зарыл – и стоит! Ежели господин кушает, ты должен, чтобы все в настоящем виде, стрелой летать должен… фить, фить! (Ходит по комнате и делает разные жесты).
Елена Дмитриевна.
Вообразите, Прасковья Петровна! Никак не могу его отучить, – только у него и слов, как господа кушают! Не все ли равно как я, как…