— Так вы, стало быть, вели счет моим грехам?
— Само собой. — Элизабет улыбнулась. — Вы и ваш дядя такие же члены нашей семьи, как и кровные родственники. И оба, к сожалению, не присутствовали на Рождество у нас в доме целых три года.
Николас усмехнулся:
— Приятно, когда по тебе скучают.
— Насколько я понимаю, нам скоро снова предстоит скучать по вас.
Элизабет и тут не изменила выбранному ею тону, словно отъезд Николаса был для нее самым обыкновенным делом. И не особо ее затрагивал.
— Я уезжаю завтра. — Николас на секунду задержал взгляд на лице Элизабет. — Должен признаться, я удивлен, что вы пришли сюда. Я ждал Джонатона. Слуга передал мне, что ваш брат хочет видеть меня и поговорить о моем путешествии.
— Не сомневаюсь, что он появится с минуты на минуту. — Лиззи пожала плечами, с трудом подавив желание сообщить Николасу, что Джонатон знать не знает о встрече в библиотеке, якобы им назначенной. — А до тех пор вы, быть может, расскажете мне о ваших планах?
Николас рассмеялся — мягко и негромко, и этот смех отозвался в сердце у Лиззи.
— Собственно говоря, рассказывать особо не о чем. Я намерен проверить, уцелели или нет вложения, сделанные моим отцом, и попытаться их спасти. Кроме того, я хочу сколотить собственное состояние, занимаясь морскими перевозками или торговлей.
— Разве это так просто? — удивилась Лиззи и покачала головой. — Достаточно только сказать: «Я приобрету состояние», поехать в чужие края — и непременно добиться желаемого?
— Разумеется, — ответил Николас с самым серьезным видом, хотя в глазах у него промелькнула смешливая искорка.
— И вам не кажется странным, что на свете не столь уж много состояний, сколоченных легко и просто? Я хочу сказать, что, если это так несложно, в мире не было бы бедняков. Все преуспевали бы и все были бы богаты.
— Я выразился неточно, это, разумеется, не слишком просто. По правде сказать, Элизабет, я не уверен, что добьюсь успеха. Однако у меня нет иного выбора. — На губах у Николаса промелькнула мимолетная улыбка. — И я не собираюсь возвращаться домой, пока не добьюсь цели.
— И вы непременно должны уехать? — неожиданно для самой себя спросила Лиззи. — Ведь вы могли бы приобрести собственное состояние и в Англии. Кроме того, вам предстоит стать следующим графом Торнкрофтом со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и унаследовать значительное состояние. Разве этого недостаточно для любого мужчины?
— Дело не только в богатстве, хотя на первый взгляд может показаться, что это так. Это скорее вопрос… — Николас умолк, подыскивая подходящее слово.
— Чести? — подсказала Лиззи, надеясь, что он не примет именно это слово: честь — единственное, против чего она не посмела бы возразить.
— Вот именно. — Он улыбнулся, и у Лиззи упало сердце. — Но пожалуй, лишь отчасти. Здесь имеет место также и гордость. — Николас немного подумал и продолжал: — Я хочу искупить ошибки отца, и это для меня вопрос чести. И я хочу добиться успеха независимо от того, кто я есть.
— Гордость? Он кивнул:
— Я не хочу, чтобы моя собственная жизнь определилась только благодаря происхождению и судьбе. Без малейших усилий с моей стороны. Я понимаю, что это обычно для людей нашего круга, но сам я считаю подобное положение вещей малоприятным. Пусть это кажется странным, но так уж я устроен, ничего не поделаешь. Разумеется, когда настанет время, я буду счастлив принять титул, так как это мой долг по отношению к семье и так как этого хочет дядя, которого я очень люблю.
— И тем не менее вы покидаете и его и всех, кого вы любите… и кто любит вас.
— Признаюсь, что мне это нелегко, но решение принято. Я не могу противиться велению собственного сердца, куда бы оно меня ни привело. — Он посмотрел Лиззи прямо в глаза. — Вы можете это понять?
— Нет, — быстро проговорила Лиззи, потом вздохнула и добавила: — Наверное, да, хотя какое это имеет значение? — Лиззи принудила себя улыбнуться. — Но если уж вы твердо решили покинуть нас, я хотела бы на прощание сделать вам маленький подарок. — Она протянула Николасу книжку. — Это новая святочная повесть мистера Диккенса.
Николас взял книжку в руки, взглянул на заглавие, вызолоченные буквы которого чуть блеснули в неярком свете:
— Я слышал об этой повести, Говорят, она очень хороша.
— Она просто восхитительна. Думаю, это самая лучшая из рождественских повестей на свете. Я ее очень люблю.
— Я всегда буду беречь ваш подарок.
— Надеюсь, вам эта книга доставит радость, когда вы окажетесь далеко от… нас. Напомнит о Рождестве в Лондоне, о вашем дяде и…
— Обо всем, что мне дорого?
Он снова посмотрел ей в глаза, и у Лиззи замерло сердце.
Она медленно наклонила голову.
— Что же вам дорого, Николас?
— Я… — Он глубоко вздохнул. — Скажите, Джонатон не придет?
— Нет, — шепотом произнесла она, глядя в его темные глаза. — Я не думала, что вы захотите встретиться со мной, если я напрямик попрошу об этом.
— Вы были правы. Я не должен встречаться с вами наедине, такое просто недопустимо.
— Чепуха. Мы встречались с вами наедине много раз. Кроме того, мы знаем друг друга с детства.
— Но вы уже больше не ребенок.
Что светится в его потемневших глазах? Страсть? Желание? Или любовь?
— Мы оба не дети. — Лиззи упорно не сводила с него глаз. — Я не могла позволить вам уехать, не повидавшись хоть недолго наедине. Не попытаться убедить вас остаться, а не преуспев в этом, просто попрощаться.
— Почему? — Тон вопроса был жесткий и требовательный.
— Потому что я… — Лиззи сглотнула до боли в горле. — Вы должны уехать? Непременно?
Он испустил долгий дрожащий вздох, словно ему трудно было высказать то, что причинит боль и ей и ему.
—Да.
— Почему?
— Я уже сказал вам. Я не могу объяснить это иначе, нежели сделал. Я должен так поступить. Вероятно, это судьба.
— Тогда сделайте ее и моей судьбой. Возьмите меня с собой, — не задумываясь, произнесла Лиззи. — Есть нечто между нами, Николас. Оно существовало и оставалось невысказанным с того самого дня, как вы вернулись в Лондон. Вы не можете этого отрицать.
— Возможно…
— Нет! — Голос Лиззи прозвучал резко, она вся горела от возбуждения и придвинулась ближе к Николасу — настолько близко, что заметила, как бурно поднимается и опускается его грудь, и ощутила тепло его тела. Отчаяние вынудило ее забыть об осторожности.
Почему вы так упрямы? Здесь нет никакого «возможно»! Вы поцеловали меня так, как никто до тех пор не целовал, и я не могу этого забыть. И не верю, что вы об этом забыли. Вы испытываете ко мне определенное чувство, и если вы уедете, у вас… у нас обоих не будет возможности понять, насколько это чувство серьезно, насколько оно значительно. — Лиззи говорила все это, глядя в глаза Николасу с мольбой, продиктованной отчаянными сомнениями. — Я хочу знать, о чем вы думаете, что вы чувствуете, чего вы хотите…
— Чего я хочу? — Он смотрел на нее так, словно не верил глазам своим. — Я хочу того, чего хотел всегда. — Он привлек Лиззи к себе. — Я хочу вас.
Стиснув ее в объятиях, он поцеловал ее, отдавая всего себя в этом поцелуе, и Лиззи отвечала ему тем же. Он прижался грудью к ее груди, и Лиззи почувствовала биение его сердца, такое же бурное, как у нее самой. Она в жизни не подозревала, что страсть может быть такой сильной, захватывающей, непреодолимой… Их объятие длилось мгновение… или всю жизнь… или целую вечность… и она клялась себе, что никогда не отдаст его никому…
Внезапно Николас выпрямился. Отпустил Лиззи и отступил на шаг.
— Простите меня, Элизабет. — Он вежливо, в чисто формальной манере наклонил голову, словно они были едва знакомы, словно это не он только что завладел ее душой. — Я не должен был позволять себе подобную вольность. Пожалуйста, примите мои извинения.
Лиззи попыталась выровнять дыхание.
— Что?!
— Это непростительно с моей стороны, я понимаю… Но я был так захвачен вашей красотой… — Он обвел комнату отсутствующим взглядом. — И этот праздничный вечер так прекрасен…