Выбрать главу

— Послушай, Игорь, — сказал он, сев напротив лейтенанта, лицом к лицу. — Мы знаем друг друга давно и давай не будем финтить. Сначала ответь на мои вопросы. Ты ведь сам просился на «Горделивый»?

— Сам, — ответил лейтенант, не поднимая взгляда.

— Хорошо, это уяснили. А теперь ты жалеешь о своем выборе?

— Кто вам сказал, товарищ командир? — шевельнул бровями Игорь.

— Сам вижу. Тянешь служебную лямку, будто она тебе бока трет!

— Я свои обязанности выполняю. От и до…

— Вот именно: от и до! А где твоя пытливость? Где профессиональная гордость?

Русаков откинулся на стуле, во взгляде его промелькнула насмешка.

— Служба не женщина, чтобы ее любить, товарищ командир.

— Но как можно по-настоящему узнать свое дело, не полюбив его?!

— Выходит, можно…

— Ремесленником стать можно, а настоящим моряком нельзя!

— Ремесленники пока тоже нужны…

— Стыдно мне слушать тебя, Игорь! Ты ли это говоришь? Ты — моряк уже в третьем колене! Не забывай, чью ты фамилию носишь, ее весь наш флот знает. Ишь ты, служба для него не женщина! А вот дед твой ее на всю жизнь полюбил и отцу твоему эту любовь передал!

Урманов разволновался, встал, резко отодвинув стул, прошелся туда-сюда по комнате. Лейтенант продолжал спокойно сидеть.

— Кстати, о женщинах, — снова подошел к нему Сергей. — Может, потому тебе служба в голову не идет, что другим твоя голова занята? Что у тебя с этой маляршей?

Русаков встрепенулся, словно его неожиданно окликнули, на скулах проступили багровые пятна.

— Ничего особенного, — выдохнул он. — Ирина моя невеста.

— Так, — обескураженно крякнул Урманов. — Вон, значит, куда у вас зашло. А сколько же тебе лет, Игорь?

— Вы же знаете, двадцать три…

— Совсем перестарок! Пора, пора тебе жениться, не то всех невест расхватают, в бобылях останешься, как твой командир!

— Не понимаю вашей иронии…

— Чего тут понимать! Зеленый ты еще для женитьбы! Ты сначала на палубе как следует стоять научись, ракушками хоть чуть-чуть обрасти, а уж потом заводи семью!

— Женитьба — мое личное дело, товарищ командир! — повысил голос лейтенант. — И просить разрешения я ни у кого не намерен.

— А совета у отца с матерью спросить ты намерен? Им не безразлично, кого ты в свой дом приведешь. Кстати, а сколько лет твоей избраннице? Мне думается, она постарше тебя…

— Это не имеет никакого значения.

— Пока не имеет, а пройдет десять-пятнадцать лет, ох как будет иметь. Я уже не говорю о сомнительной репутации твоей невесты…

— Не смейте так говорить о ней! — вскочил со стула лейтенант. Щеки его пылали, алые пятна выступили даже на шее.

— Словом, так, товарищ лейтенант, приказываю вам завтра же переселиться в казарму, будете жить вместе со всеми командирами групп.

— Вы не имеете права!

— Имею. Не нравится — можете жаловаться по инстанции, как положено по уставу. Вам ясно мое приказание? Свободны, товарищ лейтенант.

После ухода Игоря Урманов долго еще не мог успокоиться. Чувствовал, что неубедительно говорил с парнем. Наорал как на мальчишку, а тот уже сам людьми командует, сложнейшая техника ему доверена… Ехидный червячок точил совесть Сергея: «Вспомни, сколько было тебе, когда ты собирался делать предложение его тетке Татьяне? Двадцать шесть? Велика ли разница?» И тут же самолюбиво оправдывался тем, что был в ту пору уже просоленным морским волком и должность занимал на две категории выше…

Назавтра Павел Русаков встретил его в диспетчерской вопросом:

— Ты чего заставил Игореху чемодан собирать?

— Перевел его на казарменное положение.

— А по какой причине?

— Пусть живет вместе со всеми. Ему полезно побыть в коллективе.

— Понятно. Значит, выразил недоверие его дяде, — многозначительно произнес Павел.

— Отчасти да, — в тон ему ответил Сергей. — Ты, к примеру, знаешь, с кем он время проводит?

— Знаю. С Ириной Снеговой. Красивая деваха, не со всяким пойдет.

— А говорил он тебе, что жениться на ней хочет?

— Нет… — заметно опешил Павел, но тут же приободрился. — Ну что ж, коль решил, пусть женится. Он вполне взрослый человек.

— А тебе известно, какие разговоры ходят о его невесте?

— Завистники болтают, те, которым она от ворот поворот дала. А я не верю сплетням, Ирина себе цену знает.

— Дело твое. Но ему вообще рано семью заводить, еще моряком настоящим не успел стать. Пусть сначала мудрости житейской поднаберется.

— Русаковы все рано женились, — хитро улыбнулся Павел. — Но это не помешало им в приличные люди выбиться, даже в адмиралы…

— Коли так, я в этом деле не участник, — сердито махнул рукой Урманов. — Единственно, о чем тебя прошу, напиши ты сам обо всем Андрею Ивановичу.

— Разве Игореха сам не напишет?

— Я в этом не уверен, Павел. Он знает, что отец не одобрит его намерения.

— Ну ладно, на днях черкну письмишко.

— Это дело нельзя затягивать, Павел! Может, Андрей Иванович сумеет его переубедить. Отцовское слово весомей.

— А наше с тобой, выходит, ничего не значит? — хмыкнул Павел. Что-то ты слишком мрачно настроен, Серега. Тебе, видно, самому жениться надо, чтобы жена тебя отогрела.

— Спасибо за совет, но я уже один раз обжегся.

— Один раз не в счет! — хохотнул Павел, а Урманов мысленно подивился его беспечности, словно речь шла не о судьбе родного племянника, а о ком-то постороннем. С такими, как эта самая Кармен, шутки плохи. Вцепится — и будет играть как кошка с мышью, пока не надоест…

— Греется подшипник левой линии вала! — прервал его размышления доклад из поста управления машинами.

— Тьфу ты, черт! — ругнулся Павел. — Вот и запоносил наш младенец…

— Будет еще и корь и коклюш, — одобряюще усмехнулся Георг Томп. Пусть в детстве всем переболеет, тогда расти здоровым будет.

Они говорили о корабле, будто о живом существе, и Урманову тоже передалось их благоговейное родительское чувство. И он подумал о том, что не зря на средневековых парусниках форштевень украшали фигурой человека либо животного, а в минуты смертельной опасности марсофлоты молились не только о спасении своих душ, но в первую очередь слезно просили о милости божьей к грешной душе их судна.

— Я в машину, — сказал Павел и загромыхал по трапу.

— Достается ему больше всех, — поглядел вслед главному строителю Томп.

— Ничего, ему полезно похудеть, — усмехнулся Сергей.

— Я помню, как в пятидесятом строили головной сторожевик, — продолжил разговор конструктор. — Все души он из нас вымотал, там хандрит, здесь не ладится… Но все-таки довели проект до ума. До сих пор эти корабли пользуются доброй славой…

Урманов уважительно смотрел на седовласого, костистого эстонца, понимая, что каждый спроектированный, построенный и отправленный в плавание корабль унес в далекий океан частицу его большого и щедрого сердца.

Почему бы не приваривать на кораблях памятную табличку: «Генеральный конструктор проекта имярек, главный строитель такой-то». Ведь делают такие на уникальных зданиях, мостах, даже на вокзальных виадуках. Неужто создатели кораблей не заслужили подобной чести?

— Как ваш сын, Георг Оскарович, вести о себе подает? — осторожно осведомился Урманов.

— Ян очень внимателен ко мне, — дрогнувшим голосом ответил Томп. — Из этого рейса уже две телеграммы прислал. Последнюю с Азорских островов…

Справляясь о Томпе-младшем, совсем о другом человеке думал сейчас Сергей. «Как же принял тебя суровый океан, заблудшая душа? — с грустью мысленно вопрошал он. — Потому, видно, решилась ты пойти нелегкими мужскими дорогами, что не сумела на земле выбрать верного пути…»

* * *

Вспомнился Урманову далекий уже майский вечер, самый печальный в его жизни… Весна в том году была ранней и бурной. Еще в конце марта, не страшась ночных заморозков, отчаянно зацвел миндаль, в апреле окутались зелеными облачками листьев платаны и вязы, а в начале мая зажгли свои белые свечи каштаны. На душе Сергея было той весной постоянное щемящее чувство тревоги и радости…