Она удивлялась странной метаморфозе, случившейся в ее жизни. Если в Куйбышеве и Москве она ломала голову над тем, как выкроить часок, чтобы сбегать к портнихе или в парикмахерскую в суматошной толчее дней, то теперь она не знала, куда девать свободное время. Попыталась читать медицинскую литературу, но, во-первых, она захватила на судно всего несколько самых необходимых книг, а во-вторых, почувствовала схоластическую бессмысленность такого самообразования. Она стала частенько прогуливаться по палубным коридорам и трапам, поставив целью довести ежедневный счет шагам до четырех-пяти тысяч. Но и тут вскоре заметила, что кое-кто с удивлением посматривает на ее бесцельные, казалось, упражнения.
Сейчас, на мостике, она не выдержала и спросила капитана:
— Скажите, Семен Ильич, зачем на таком судне, как наше, врач? Здесь и медсестре делать нечего…
Сорокин ответил не сразу. Прошелся по мостику, вернулся обратно и ободряюще тронул ее за локоть:
— Видите ли, доктор, у поморов издавна бытует пословица: идешь в море на день, харчей запаси на месяц. Потому-то на каждом судне хранятся неприкосновенные запасы на всякий крайний случай. Считайте, что и вы у нас вроде НЗ.
— Неприкосновенная в каком смысле? — криво усмехнулась Татьяна.
— А в таком, что в океане всякое может случиться. Слышали мы не раз о судах, чьи экипажи косила дизентерия. Не в нашем, конечно, флоте, а у тех, кто копейку жалеет на медицину. Да и мы однажды прихватили на чужом берегу гонконгский грипп, пятеро матросов неделю маялись в лазарете. И когда б не ваш коллега-эскулап, кто знает, чем бы все кончилось…
— Дорогое удовольствие возить сотни врачей на всякий пожарный случай!
— Жизнь человеческая у нас дороже любых денег. А вы уже свой хлеб отработали тем, что продырявили наши шкуры, — озорно улыбнулся капитан. Теперь нам не грозят те страшные осложнения, о которых вы предупреждали.
Помполит Воротынцев сердито передернул плечами в знак того, что не одобряет подобный разговор, но Сорокин продолжил:
— Да, да, Кузьма Лукич, не крутите так носом. Нам, морякам, надо быть сильными во всех отношениях, чтобы выдержать конкуренцию с береговыми хлыщами. Поплаваете сами с наше, поймете. Так что, доктор, — обратился он снова к Татьяне, — будьте нашим ангелом-хранителем!
Татьяна почти не слушала капитана, захваченная неожиданно пришедшей в голову мыслью.
— А что, если бы организовать международную скорую медицинскую помощь на морях-океанах? — выпалила она. — Курсировали бы на самых оживленных путях госпитальные суда с вертолетами на борту. Где-то что-то случилось, самое ближнее судно поднимает вертолет с бригадой врачей, оказывает помощь на месте или забирает больного к себе. Такое ведь вполне возможно, зато сколько других врачей не будут терять квалификацию!
— Разрешаю вам, доктор, обратиться с этим предложением в Организацию Объединенных Наций, — рассмеялся капитан. — Там есть морская консультативная организация — ИМКО, она как раз и занимается спасением на море.
Глава 16
Заезд в доме отдыха был тем самым, который на курортном жаргоне называют лебединым озером. Большинство отдыхающих — девушки и молодые женщины подшефного флоту предприятия. Зато мужская часть гораздо солиднее по возрасту, с преобладанием ветеранов-отставников. Самый лад крутануть на все тридцать два румба, но что-то претили Сергею джазовый раскардаш и суета на танцплощадке, потому охотно примкнул он к компании пожилых рыболовов.
Верховодил здесь отставной инженер-капитан первого ранга Мирон Алексеевич Миронов, сухощавый высокий человек с бритой и загоревшей до ракушечного цвета головой. В столовой он всегда появлялся в костюме с пестрым набором орденских планок возле лацкана пиджака.
Познакомился с ним Урманов в прокатном пункте спортивных принадлежностей, когда выбирал себе складное бамбуковое удилище.
— Вы какую рыбу намерены промышлять, молодой человек? — деликатно осведомился Миронов.
— Ту, что плавает по дну, для престижа хоть одну! — шуточной поговоркой ответил Сергей.
— Тогда можете привязывать лесу к кочерге, — серьезно заметил собеседник. — А если отважитесь пойти на форель, то рекомендую вон то удилище с гибким хвостом.
Урманов видел форель только в жареном состоянии, но серьезный рыбак ему сразу понравился, и захотелось познакомиться с ним поближе.
Миронов самолично оснастил для Сергея удилище лесой и белым луженым крючком из собственных запасов, а затем предложил ему стать членом артели «Рыбак-здоровяк».
Вставали на зорьке, прилаживали за спины рюкзаки и отправлялись в Джанхотскую долину на одну из быстрых горных речушек.
Артельщики оказались неутомимыми ходоками, и Урманову, который был лет на двадцать моложе каждого из них, тем не менее поначалу приходилось туго. Когда поднимались в гору до уловистых омутов, майку приходилось выжимать. А затем начиналось занимательное представление: прыгание по скользким обеленным валунам вдогонку за шустрой и привередливой рыбкой с пятнистой спинкой. Первые два раза Сергей возвращался назад с пустыми руками, но не считал, что напрасно потерял время. В горах возле стремительных прозрачных струй и дышалось и думалось легко.
— Знаете, Сережа, — обратился к нему Миронов, когда артельщики отдыхали на берегу перед обратной дорогой. — Вы мне очень напоминаете одного давнего сослуживца, фамилия его, к сожалению, вылетела у меня из головы. Но вы очень на него похожи. Отец у вас, случайно, не моряк?
— Он был капитаном первого ранга.
— Был… — задумчиво повторил Миронов. — О скольких людях нашего поколения приходится уже говорить в прошедшем времени… А ведь они жили, радовались и страдали…
— Отец умер в шестидесятом.
— А ему не доводилось ходить Северным морским путем?
— В тридцать шестом году он прошел из Ленинграда во Владивосток на эсминце «Сталин».
— Ага! Значит, склероз еще не всю мою память съел! Он был флагманским минером?
— Кажется. Я в ту пору пешком под стол ходил.
— Да, да! Он тогда был гораздо моложе, чем вы теперь.
— Отец был девяносто восьмого года рождения.
— А вы, если не секрет?
— Тридцатого.
— Выходит, загнул я маненько. Но когда на склоне лет вспоминаешь былое, сверстники представляются юношами. Так вот, я служил на этом же «Сталине» младшим инженер-механиком. И очень хорошо помню, как ваш отец, Сережа, здорово выручил весь отряд, когда нас затерло в ледяных полях Карского моря. Он высадился с подрывной партией и скалывал лед вокруг кораблей мелкими толовыми зарядами.
— Он об этом никогда не рассказывал.
— Не придавал этому факту значения. У нас тогда каждый что-то изобретал. Еще на заводе инженер Шиманский предложил усилить корпуса эсминцев по ватерлинии распорной деревянной обшивкой, поверх которой пустить прочные стальные листы. Получилось нечто вроде ледового пояса. А в конце пути чуть не остались мы в штормовом Чукотском море без топлива, но старший инженер-механик «Войкова» Василий Федотович Бурханов внес фантастическое предложение: вдувать в топку вентилятором к одной работающей форсунке обычную ржаную муку! И что вы думаете: подняли пар до марки. Своим ходом пришли в бухту.
— Отец сохранил фотографию начальника Главсевморпути Отто Юльевича Шмидта с дарственной надписью.
— Карасакал — так мы любовно звали Шмидта — много сил приложил, чтобы доказать возможность проводки военных кораблей Северным морским путем. В Великую Отечественную опыт этот нам пригодился. А тогда, в тридцать шестом, полагаю, не без участия Отто Юльевича наших командиров орденами наградили. Во Владивостоке наши пути с вашим отцом разошлись. Я остался на прежнем месте, а его сделали командиром сторожевика и перед войной перевели на запад. Напомните мне его имя-отчество…