— Нет, европейцев здесь всего горстка. Четвертьмиллионное население потомки Синдбада-морехода, арабы, которые за прошедшие века смешались с аборигенами, их зовут коморцами или анталаутра — это название ближе к арабскому.
— А кто населяет Мадагаскар?
— На нем расположена Малагасийская Республика, коренные ее жители малагасийцы, но есть французы, индийцы, китайцы…
— Как же они сюда, на край света, добрались? — удивилась Татьяна.
— Один мой приятель заходил в Мадзунгу, это порт на Мадагаскаре, так рассказывал, что там полно китайских лавчонок, крохотных ресторанчиков.
— Где только их нет!
— Нужда заставит. Даже сейчас немало людей бежит из Китая, в приграничном Гонконге как грибы растут трущобные поселки-«шанхайчики», где собираются китайские беженцы.
Слева замаячила новая земля — остров Анжуан, а далеко на горизонте расплывчатым миражем поднималась из волн вершина горы Марумукутру на Мадагаскаре.
Потом впереди по курсу возник какой-то изломанный рефракцией силуэт, сначала увидели ступенчатый дымок и странные рогульки мачт, затем силуэт оформился в правильный темный треугольник.
— Военный корабль идет, — сказал Томп. — Португальский, наверное.
— Всюду военные корабли! — воскликнула Татьяна.
— «Доктор фашистских наук» Салазар развязал здесь настоящую войну против мозамбикского народа. Бомбит с воздуха негритянские деревни, обстреливает из пушек, устраивает карательные экспедиции, подвозит с метрополии все новые и новые подкрепления. Возможно, и этот, — показал он в сторону вырастающего в размерах корабля, — притащил новых солдат.
— Как много еще на земле мест, где проливается кровь, — вздохнула Татьяна.
— Уже три года Фронт освобождения Мозамбика сражается с португальскими фашистами. Патриоты контролируют северные провинции страны, громят военные гарнизоны…
Корабль повернул в сторону африканского берега и вскоре скрылся из виду. А над мачтами «Новокуйбышевска» пробежала маленькая тучка, окропила судно веселым теплым дождичком, как из ситечка, согнала всех с открытой палубы.
Вечером в кают-компанию заявился расстроенный, Воротынцев. Он нес в руках кусок плотного картона, на котором крупными кривыми буквами было начертано: «Поборем лень здоровым сном и добрым аппетитом!»
— Кто этот лозунг в бильярдной повесил? — спросил он.
— Наверное, мои маслопупы схохмили, — улыбнулся Томп. Присутствующие встретили его слова одобрительным смешком.
— Ваши люди и в самом деле от лени изнывают, — не принял шутливого тона помполит. — Служба у них чересчур вольготная.
— На торговом флоте, Кузьма Лукич, люди не служат, а работают, спокойно заметил механик. — Потому нам после рейса отгулы и праздничные полагаются. Что же касается этой шутки, — кивнул он на картон, — то мы еще в мореходке, когда строем на камбуз ходили, распевали на мотив из «Веселых ребят»:
— Мне рассказывали, что курсанты-фрунзенцы, когда их однажды в город не увольняли, тельняшку на Крузенштерна надели, — поддержал Томпа Алмазов. — У них в Ленинграде, на Васином острове, возле училища, памятник этому адмиралу стоит. Тельняху они из десятка курсантских втихаря шили, ни сил, ни средств, как говорится, не пожалели… А в нашем ТОВВМУ в подобной ситуации старшекурсники шарабан по училищному плацу катали. По отделению двуногих жеребчиков на каждую оглоблю. Наш батя контр-адмирал Богданов посматривал из окна своего кабинета да улыбался. Понимал, что молодым парням стравливать душевное давление необходимо. Было это в пятьдесят первом, когда шла война в Корее.
Неловко улыбнувшись, Воротынцев спрятал под стол картон и молча стал ужинать.
«Ничего, море вас помаленечку обтешет, товарищ помполит», — подумал Алмазов, залпом допивая остывший чай. Потом заторопился в ходовую рубку.
— Что стало бы с нашим судном, если бы вдруг началась война? обращаясь ко всем сидящим, спросила Татьяна.
— Может быть, переоборудовали бы «Новокуйбышевск» в военный транспорт, — ответил капитан Сорокин. — В носу и на корме пушки, а может, и зенитные ракетные установки поставили, назначили бы военного помощника капитана — и в состав действующего флота… Я во время блокады Ленинграда вооруженный буксир по Ладоге водил. Помните легендарную «Дорогу жизни»? Так вот, она действовала зимой и летом. Зимой по ледяному асфальту грузовики через озеро шли, а летом по чистой воде — буксиры с баржами. Тащишь, бывало, такой караван, а сам от «юнкерсов» не успеваешь отбиваться. На подходе к ленинградскому берегу еще и фашистская артиллерия начинает лупить. Несколько раз крепко нам доставалось. Хорошо еще, что машину не задевало, по бортам и надстройкам осколки секли. А порой случались трагические ситуации. Дыры приходилось штопать, товарищей погибших хоронить. К тому же, как и все, с голодухи мы пухли, едва-едва на ногах держались, таща на буксире баржи с продуктами. По нескольку человек списывали из-за острой дистрофии в госпитали…
Чем ближе подходил «Новокуйбышевск» к южной оконечности Африки, тем больше хмарилось небо, громоздясь осадными башнями сизых облаков, сильнее горбатился океан, катя навстречу судну злую валкую зыбь.
На ходовой карте штурманов появились названия портов Южно-Африканской Республики: Дурбан, Ист-Лондон, Порт-Элизабет.
Помполит Воротынцев собрал подвахтенных на политическую информацию. Он повесил рядом две карты Африки: довоенную, на которой почти весь этот континент заливали несколько красок: голубая — французская, светло-зеленая — английская, темно-зеленая — португальская, желтая испанская… и теперешнюю, на три четверти покрытую веселой мозаикой цветов свободных африканских государств.
— На памяти нашей с вами, товарищи, — сказал Кузьма Лукич, народно-освободительная борьба перекроила всю карту мира. Яркий пример тому Африка. Видите, здесь осталось всего несколько струпьев колониальной и расистской проказы. Но и под ними тлеет и разгорается очистительный огонь национальных восстаний…
Неподалеку от мыса Игольный — самой южной точки Африканского континента, откуда-то из-под берега вывернулся отряд небольших военных кораблей. На мачте головного в бинокль был виден белый флаг с зеленым крестом через все поле и какой-то пестрой эмблемой во внутреннем верхнем углу.
— Гляньте по справочнику, чей это штандарт, — сказал Сорокин вахтенному штурману Рудякову.
— Южные африканцы! — через минуту сообщил тот.
Корабли аккуратно ответили на салют «Новокуйбышевска», затем разделились на две кильватерные колонны. Одна осталась с левого борта советского судна, другая перешла на правый.
— Чего это они затевают? — вслух размышлял секонд. — Выстраивают почетный эскорт?
— Такое же внимание, как от американцев в Карибском море, — сказал Воротынцев.
— Честь и уважение представителям великой державы!
— Была бы их воля, так уважили, что не поздоровилось…
На мачтах кораблей взвились какие-то флажные сигналы.
— Предупреждают, что ожидается резкое ухудшение погоды, — еще раз сбегав в штурманскую рубку, доложил Рудяков.
— Сами видим, — буркнул капитан.
— Что-то чаек не стало, Семен Ильич.
— Шторм идет, верная примета. Груз давно проверял?
— На днях, Семен Ильич. Крепеж держал надежно, — ответил грузовой помощник.
— Что дает факсимильный аппарат?
— Паук крутится возле Антарктики. Приличный идет циклончик.
— Он чикнет так, что у твоего крепежа не хватит терпежа.
— Что вы, Семен Ильич, японцы на совесть заделали!
— На японцев надейся, а сам не плошай, секонд. Здесь рядом ревущие сороковые. Нас и так погода долго баловала…
Татьяна как-то на досуге разговорилась со вторым помощником. Тот оказался коренным калининградцем, если так вообще можно говорить о жителях этого города. Семья Рудяковых поселилась в бывшем Кенигсберге весной сорок шестого года. Здесь Марк Борисович заканчивал десятилетку.