Особенный интерес для нас представляют столовые приборы, где стираются границы изображения и предмета. Рассмотрим, например, знаменитый экспонат из Хоксненского клада – перечницу, отлитую в виде патрицианки (рис. 5.3)[201]. Если вспомнить, сколько в античном мире стоил перец и каких усилий (порой и в прямом смысле) стоило его раздобыть, трудно представить более подходящее вместилище для столь драгоценного товара, чем эта серебряная фигурка с золотыми глазами. Вполне логично, что люди, собравшиеся за пиршественным столом, захотели бы обыграть сходство между сосудом и содержимым в вербальных и визуальных каламбурах.
Или вспомним византийскую эпиграмму, где описывается спящий Эрот, изображенный на другой перечнице (такой же мотив можно увидеть на серебряном ларце – рис. 5.4): «Спит ли Любовь, замерла ли неподвижно, пирует ли – всегда готова жечь своим жалом»[202]. Здесь обыгрывается не только визуально-онтологическая двойственность сна и безжизненности: «жгучее» жало любви отсылает читателя к остроте перца. Изображение Эрота на внешней поверхности перечницы создает одновременно метафорическую и физическую связь с тем, что содержится внутри. Эта эпиграмма сводит воедино два вида деятельности (сон/смерть и участие в пиршестве), два разных объекта (перец и Эрот) и два чувства (любовь и боль); все они сливаются воедино в виде предмета, который одновременно является и перечницей, и Эротом. Если римским императорам на своих пирах приходилось выходить за пределы разумного в плане расточительности и роскоши – демонстрировать небывалую щедрость, выставлять огромные количества еды и вести себя соответствующим образом [Malmberg 2007: 75–91], – то и аристократы стремились приблизиться к пределам идентичности (перечница или Эрот?), пространства и чувства наиболее остроумным, элегантным, а порой и скабрезным образом. Именно в этом и состояла функция столовых приборов.
В некоторых случаях двойственность формы, проявлявшаяся в описанных выше примерах, соперничает со столь же впечатляющей множественностью функций. С помощью некоторых предметов можно не только подавать еду, есть и пить, но и измерять объем или вес продуктов. Так формируется то, что Морган Нг называет «родственными технологиями»[203]. Рассмотрим, например, черпак V века, на внутренней поверхности которого изображен «нилометр» – инструмент для измерения уровня великой египетской реки. Черпак (вероятно, он использовался для сервировки, но мог применяться и в термах) выполняет приблизительно ту же роль, что нилометр, – вычерпывает жидкость, только в более интимном (но от того не менее важном) кругу. Во время войн черпаки и другие кухонные принадлежности использовали в военных целях. Как рассказывает Прокопий, в 544 году, когда персидские войска осадили Эдессу, женщины, дети и старики наполняли чаши оливковым маслом, ставили их на огонь и при помощи черпаков выливали раскаленное масло на противника [Прокопий 1993: 162]. Логично, что поверхность таких черпаков часто украшали изображением мифологических персонажей с их наиболее могущественными атрибутами: Нептуна с трезубцем или Адониса с копьем. На ручке подобного черпака, определенно предназначенного для христианской литургии, написано: «Во искупление грехов Стефана»: по сути дела, это мост между тем, кто держит черпак, и той жидкостью, которая находилась в чаше (рис. 5.5). Таким образом, посредством ритуала, совершаемого с помощью этого черпака, совершается переход от Стефана-грешника к Стефану-спасенному. Родственные технологии умножаются: черпак становится и оружием, и соединительным механизмом, и божественным инструментом, и устройством для измерения жидкости.
203
Благодарю Моргана Нг за то, что он рассказал мне о термине и концепции «родственных технологий».