Отсутствие модели, образца словно бы становится заметным недостатком: это значит, что Риму не с чем себя сравнить.
Византийские теологи и философы глубоко проработали идею «копии». В области икон «прототипом» служил сам божественный субъект, т. е. Христос, Богоматерь или святые. Копия была изображением (eikon) этих субъектов, выполненным при помощи воска, красок, дерева, металла, камня и т. д. Считалось, что копия, или икона, онтологически отличалась от своего прототипа, т. е. изображение не несло в себе той святости, которая была свойственна изображенному (впрочем, этот вопрос какое-то время был дискуссионным). Тем не менее, несмотря на этот онтологический разрыв между копией и оригиналом, копия все равно считалась неотъемлемой частью православного богослужения. Копирование икон из поколения в поколение оставалось стандартным элементом православия, даже если со временем копия начинала отличаться от оригинала[210]. Дальнейшему укреплению роли копии способствовало определение понятия «идол» (eidolon), который воспринимали как изображение без прототипа, т. е. полную противоположность иконы. Изображения языческих богов, например, считались идолами, поскольку – с точки зрения православия – Зевса, Афродиты, Геракла и прочих персонажей такого типа попросту никогда не существовало. Поэтому у их статуй вообще не было прототипов. В силу своей нестабильности, связанной с отсутствием образца, идол становится концептуально и практически опасен. Получается, что для создания изображений необходима предшествующая точка отсчета, служащая якорем и одновременно способствующая творческому процессу. Вот почему Хрисолора так настаивает на наличии предшествующих образцов.
И выборка явно неслучайна! Ливаний был учителем Иоанна Златоуста (Хрисолора упоминает и его тоже) – именно под руководством этого знаменитого оратора Иоанн смог отточить свой врожденный риторический дар. Однако чем больше Златоуст склонялся к христианству, тем сильнее он отдалялся от убежденного язычника Ливания. В конце концов, между учителем и учеником установилась вражда. Как пишет византийский историк Созомен, на смертном одре Ливаний признался, что назвал бы Златоуста своим преемником, «если б не отняли его христиане» [Созомен 1851].
Обращаясь к двум самым выдающимся ораторам Поздней Античности, ставшим соперниками, Хрисолора изящно намекает не только на противостояние между старой и новой верой, но и на отношения Рима и Константинополя, о которых речь пойдет ниже. Если Иоанн Златоуст использовал науку Ливания для более благородной (христианской) цели, то и Новый Рим, позаимствовав модель Старого, явил миру усовершенствованную христианскую версию. Под умелым пером Хрисолоры отношения прототипа и копии становятся сродни связи учителя и ученика – позднее он даже сравнивает их с отношениями между матерью и дочерью. Эта связь основана на определенном онтологическом сходстве, и Хрисолора отмечает, насколько два города похожи друг на друга. С одной стороны, два Рима восхищаются друг другом, но есть здесь и семена скрытого соперничества. Великолепие матери обуславливает – и даже в определенной степени гарантирует, – что дочь ее превзойдет.
Хрисолора выбирает конкретные объекты, исходя из идеи связи прототипа и копии, которая задает структуру его текста. Прежде всего, он осторожно подчеркивает тот факт, что «почти ничего не сохранилось в нем <в Риме> в целости». Подобное решение – назвать памятники Рима руинами – выглядит весьма ловким, потому что и Новый Рим в эпоху Хрисолоры уже пришел в упадок и мало что в нем напоминало о былом величии. Однако и в этих руинах, особенно в «остатках статуй, колонн, надгробий и построек», Хрисолора различает бесчисленные следы того, что сгинуло в прошлом. Далее он переходит к описанию надгробных памятников, их роли в сохранении исторической памяти, и описывает былые триумфальные шествия и процессии. Для внимательного зрителя скульптурные изображения боевых действий, осад, захвата пленных и трофеев служат настоящим уроком истории. Они позволяют не только определить, что за исторические персонажи там изображены; исходя из надписей и особенностей одежды зритель может различить представителей разных народов (таких как «мидийцы, персы, иберы, кельты или ассирийцы»). Кроме того, он узнает много нового о жизни древнего мира: «… каким снаряжением пользовались в старину, какими были отличительные знаки представителей власти, боевые порядки, сражения, осады, устройства военных лагерей» и так далее.
210
См. подробное исследование, посвященное византийским представлениям о прототипах и копиях, а также дискуссиям об их онтологической валидности [Barber 2002].