Наконец, средневековый Запад относился к статуям и к скульптуре в целом с гораздо большим вниманием[36]. В недавних работах, посвященных романскому и готическому искусству, мы видим столь тонкий анализ, какого практически невозможно добиться в случае с Византией, поскольку у нас отсутствует материал для исследования[37]. Среди множества работ я бы выделила монографию Майкла Кэмилла «Готический идол» («The Gothic Idol»), которая пересекается с византийскими представлениями о статуе [Camille 1990]. Кэмилл рассуждает о взлете изобразительного искусства в эпоху Высокого и Позднего Средневековья, а также о связанном с этим страхе перед возможным идолопоклонничеством. Это перекликается с византийским иконоборчеством и с происходившими в тот период дискуссиями о роли образа/ идола. С точки зрения византиниста, исследование Кэмилла выглядит еще более интересным в резком противопоставлении с контекстом Константинополя. Если на Западе изображения языческих божеств чаще всего считались чем-то прямо противоположным христианской идентичности Запада (им же придуманной), то в столице Византии они чаще всего представали не чужаками, а неотъемлемыми элементами самого города и воплощаемого им мироздания в его пространственно-временном аспекте.
Могущественное сочетание: статуи и реликвии
В этом подразделе речь пойдет о некоторых текстах, которые как будто должны были упоминать христианские иконы, но вместо этого переводили внимание читателя на другие темы. Это не значит, что иконы в них не упоминались (вполне упоминались), однако авторы делали такой же – а порой и больший – упор на других объектах. Более того, я покажу прочную концептуально-материальную связь между категориями статуи и реликвии, существовавшую в эпоху Поздней Античности, – связь, которая зачастую действовала за счет иконы. Это исследование ни в коем случае нельзя назвать всеобъемлющим. Скорее это попытка бросить взгляд на три различных корпуса свидетельств в три момента жизни империи: Поздняя Античность, средне– и поздневизантийский периоды. В качестве текстов я беру «Жизнь Константина» и «Церковную историю» Евсевия, книгу «О церемониях» и рассказы русских паломников. При всех исторических различиях в этих документах прослеживается нечто общее в отношении к материальным объектам. Нельзя сказать, что эти тексты не рассматривались другими учеными, однако их связь со статуями и реликвиями до сих пор не получила достаточного внимания.
Начнем с Евсевия. Будучи биографом (или, точнее сказать, агиографом) первого византийского императора, Евсевий рассказывает о том, как его герой обратился в новую веру. Однако как бы он ни старался изобразить Константина I набожным христианином, не питавшим ни малейшего интереса к язычеству, он все же рассказывает об отношении императора к статуям:
…медные изваяния, которые долгое время чествовало заблуждение древних, были вынесены и расставлены на показ по всем площадям Царьграда; так что зрители встречали, как позорное зрелище, в одном месте – Пифия, в другом – Сминтия, в самом цирке – дельфийский треножник, а во дворце – Гелликонскихмуз. <…> Вообще, весь одноименный василевсу город наполнен был искуснейшими медными изваяниями, которые почитались священными у всех народов. Одержимые недугом заблуждения люди поздно уразумели, что в продолжение целых веков они тщетно приносили многочисленные жертвы и всесожжения своим идолам под именем богов, уразумели тогда уже, когда эти самые изображения василевс обратил в игрушки для забавы и смеха зрителей [Евсевий 1852, III: 54].
36
Примеры недавних исследований на эту тематику [Lakey 2018; Dale, 2019; Jung 2013; Rowe 2011; Binski 2019].
37
Здесь я ссылаюсь на исследования Жаклин Э. Юнг «Красноречивые тела: движение, экспрессия и фигура человека в готической скульптуре» («Eloquent Bodies: Movement, Expression, and the Human Figure in Gothic Sculpture», 2000) и Пола Бински «Готическая скульптура» («Gothic Sculpture», 2019).