В другом эссе 1990-х гг. Карр говорит о недостаточном количестве источников, в которых упоминались бы иконы, существовавшие при Византийском дворе. Анализируя источники, он подводит итог: «Нет упоминаний знаменитых икон – таких как Одигитрия, Влахернетисса, Агиосоритисса, Христос Антифонитис, Христос Халкитис. Более того, даже упомянутые иконы фигурируют почти исключительно в качестве пространственных маркеров для совершения ритуалов. Они не являются ни целями для процессий, ни смысловыми центрами церемоний. <…> Аналогичным образом ясно, что иконы не играли никакой роли во время императорских свадеб, коронаций и похорон» [Carr 1997: 87]. Это важные наблюдения, которые многое говорят о роли иконы в целом. Далее Карр доказывает, что единственной иконой, закрепившейся в придворном контексте, была Богоматерь Одигитрия и что это произошло в более позднюю эпоху, когда к власти пришла династия Комнинов [Ibid.: 96]. Однако важность Одигитрии «не существовала по умолчанию, а была приобретена, причем приобретена за счет других икон Константинополя» [Ibid.: 89]. Тот факт, что использование и выставление икон при Византийском дворе не было чем-то само собой разумеющимся и что потребовалось немало времени, прежде чем Одигитрия завоевала свой особый статус, представляется крайне интересным. Не следует полагать, что священные образы были единственным (или даже основным) элементом визуальной идентичности Византии в определенные периоды и в определенных пространствах.
Существует особый корпус текстов, в которых действительно встречаются упоминания икон без обязательной привязки к реликвиям (хотя и реликвии тоже упоминаются в больших количествах). Я имею в виду агиографии, или жития святых, – основной литературный жанр Византии на протяжении большей части ее истории. Доказано, что пространные эпизоды, посвященные созданию и рассматриванию икон в агиографических текстах X и XI веках, способствовали открытию дискурса по вопросам визуального представления (присутствие и отсутствие, евхаристия и икона и т. д.) [Chatterjee 2014]. Но если в этом жанре священный образ наделен объемным и сложным контекстом, то в других такой контекст характерным образом отсутствует. В некоторых житиях, созданных после эпохи иконоборчества, основным мотивом является почитание икон. Учитывая, что крайне малое количество реальных икон действительно пользовалось религиозным почитанием, логично будет предположить, что именно агиография стала первичным текстовым пространством, посвященным иконе. Но даже в этих текстах встречаются упоминания статуй. Иногда они выполняют роль идолов, оттеняя собой православную икону. Однако в некоторых случаях их сопровождают такие характеристики, как долговечность, способность к прорицанию и красота, которые приписываются статуям в других литературных жанрах. Пример: мраморная икона святого Андрея, как утверждается, обладала невероятным портретным сходством и была снабжена надписью еще при жизни святого. В эпоху Константина V иконоборцы попытались ее уничтожить, но у них ничего не вышло [Kazhdan, Maguire 1991: 19]. Это совпадает с тем, как «ведут себя» статуи в некоторых патриографиях (см. главу 2), когда их напрасно пытаются уничтожить, но они остаются невредимы.
Более широкие следствия и вопросы
Давайте вкратце подведем итоги по проанализированным источникам (это выборочный подход, но в последующих главах мы добавим красок): во многих первичных источниках (за исключением агиографий) иконы не получают особого внимания, которым в определенной степени пользуются статуи и реликвии. Возможно, это связано с риторическим выделением; и действительно, нельзя исключить, что в Константинополе все-таки существовало какое-то количество священных образов, находившихся у всех на виду, о которых по какой-то причине просто не стали упоминать в письменных текстах. Но даже если так, это означало бы, (а) что такие объекты считались бы менее значительными с точки зрения текстуальной точности, и это уже в какой-то степени ставит под вопрос их значимость в общем визуальном репертуаре столицы, и (б) что статуи обладали таким же статусом, как реликвии, а в некоторые моменты, возможно, даже их превосходили. Вторичная литература рассматривает множество скульптурных объектов, однако авторы, за исключением Бассетт, не предлагают всеобъемлющего анализа круглых статуй и/или не обращают на них исключительного внимания [Bassett 2005]. Все-таки Демус полагает, что свойства скульптуры, как круглой, так и рельефной, оказали длительное и важное влияние на визуальный дискурс [Demus: 1976; Pentcheva 2010:1]. Из более современных исследователей его поддерживает Пенчева. Некоторые, в особенности Карр, обратили внимание, как удивительно редко упоминаются священные образы в тех контекстах, где они, казалось бы, должны встречаться чаще и в больших количествах. Однако следствия этой тенденции в пересечении с ролью статуи и реликвии еще не были в должной степени исследованы.