Во-вторых, сохранились свидетельства того времени относительно ценности обелисков по сравнению со статуями императора: статуи считались не менее ценными, чем обелиски, а иногда и превосходили их. Когда император Юлиан обратился к жителям Александрии с приказом отправить обелиск в Константинополь, он напомнил им: «Если вы ее <статую императора> установите, то у вас вместо дара из камня будет дар из меди, статуя человека, изображение которого вы, по вашим словам, хотите иметь, вместо четырехугольного камня с египетскими письменами» [Юлиан 1970: 245]. Хотя сам Юлиан хочет получить обелиск, он все же описывает императорскую статую как нечто более ценное и потому отлично подходящее для обмена. Это еще одна причина, почему подчиненное положение императорского портрета по отношению к обелиску выглядит таким странным.
В-третьих, есть нечто странное в кульминационной сцене, где стоящий император-победитель держит триумфальный венок или, в альтернативной трактовке, протягивает его победителю гонок (рис. 2.4) [Alan Cameron 1973: 50–51]. Вероятно, публика того времени могла понимать это изображение и так, и так. Если мы примем первый вариант прочтения, то император, безусловно, находится в центре внимания, хотя в общей конструкции монумента он все еще уступает обелиску (и именно так это видели зрители с трибун). Переходя ко второй версии, мы видим, что ситуация заметно усложняется. Если триумф на гонках символизирует и отражает собой императорский триумф в целом и если образ императора, держащего венок, относится к колесничему, то изображение императора ставится выше, нежели его «отражение». В таком прочтении колесничий, выигравший гонки, должен бы находиться (но не находится) на том же уровне, что и коленопреклоненные дарители с северо-западной грани пьедестала[79]. Возможно, это осмысленное решение, поскольку две точки отраженного триумфа, т. е. обелиск и колесничий, нарушали бы ту торжественную концентрацию, к которой призывает изображение императора? Но даже если на этом конкретном монументе победитель гонок остается безымянным и безликим, множество его товарищей известны по именам, им возносят хвалы, а их статуи установлены в других частях Ипподрома – вполне возможно, что поблизости от самого пьедестала.
Обратим внимание, что рука императора занята венком. Следовательно, он лишает свое изображение (и себя самого) возможности получить корону от Фортуны и Победы – или хотя бы дать им приблизиться. Подобные сцены постоянно встречались в визуальных изображениях императорской власти – и монументальных, и миниатюрных: так, их можно увидеть на монетах и диптихах начиная с IV века н. э. (рис. 2.8).
79
[Там же: 44]. Здесь Кэмерон отмечает, что император не спускался на настил Ипподрома для вручения призов, поскольку это не соответствовало достоинству его положения.