Работяги до минимума сократили перекуры. «Элита рабочего класса» – токари почти не отрываются от станков, работают по полторы смены, пожирая заготовки и приближая кризис:
- Михалыч, Я заканчиваю партию, где погрузчик?
- Заболел. Сейчас сам привезу.
Мастер забирается в кабину, прихватывает за шкирку и втаскивает следом щенка:
- Покатайся со мной. Что ж таким дурацким именем тебя обидели?
- Михалыч, ты как с другой планеты: один во всем заводе не замечаешь, что реализации нет, работаем на склад, а Кризис бродит по заводу, как призрак коммунизма по Европе.
- Не умничай, высажу на хрен.
- Брось, не злобствуй, Михалыч. Я еще расту, и все впереди. Увидишь.
- Уже вижу, но надеюсь у хозяев хватит денег ночь продержаться и день простоять.
Погрузчик подхватывает кагат – ящик с заготовками, отвозит к станку. Возвращается за следующим, но заготовок больше нет. Михалыча смущенно окликает Главный:
- Михалыч, ты вот что. Второй смены сегодня не будет. У кого что осталось, пусть дорабатывают, и по домам.
Новость, которую ждали. Новость, которой не удивились и не возмутились. Никто никого не обманывал. Они честно работали, им честно платили. А сейчас их изделиями склад забит до верху. Хозяин готов заплатить за сделанное, но дальше рисковать не хочет. Кризис, будь он неладен.
После обеда в разных углах цеха еще некоторое время гудели станки, по центральному проходу медленно (а куда теперь спешить?) шел Михалыч, в его ногах крутился, бестолково взлаивая, Кризис. Грузчики на тележках отвозили на склад последние изготовленные детали. Смолк последний станок, рабочий замкнул шкафчик и пошел к выходу. Непривычная тишина давила уши. Погас свет.
Скорая, плавно покачиваясь на стыках бетонных плит, повезла Михалыча в больницу. Кризис наклонил недоуменно лобастую голову, расставил короткие лапы, глядя вслед машине:
- Завтра… пока не просматривается…
Гастарбайтеры
«В своей стране я словно иностранец»
С. Есенин
Кризис, и мы «посыпались». Нас уволили, хотя и не принимали. Нам выдали расчет. Другим пообещали… после морковкина заговенья. Мы вернулись в села, поселки и городки проедать заработанное вдали от дома, от семьи. Мы спим до девяти, умываемся, завтракаем и садимся дремать у телевизора. Нет работы!
Когда была работа, мы работали. В Москве, в СПб, в областных городах. На самой трудной и низкооплачиваемой работе. Нас не оформляли, чтобы не тратиться на соц. пакет, и, чтобы легче выгнать, зачастую, без оплаты.
На стройках и в цехах работали рядом с «местными». И мы, и они знали, кого погонят первыми. Их отношение к нам от равнодушия до ненависти: мы соглашались на любую работу, «вкалывали» почти круглосуточно, из-за нас им не повышали расценки, мы те, кого раньше называли штрейкбрехерами. Наше присутствие мешало местным отстаивать свои интересы.
Кризис добавил к ненависти еще один пункт: «Вы отнимаете у нас работу!» Оказывается, чтобы стать чужим в этой стране, достаточно иметь регистрацию на переферии.
И нас выгнали, выкинули, выперли за ворота предприятий. Может быть зарегистрируют в Бюро Занятости, Бюро по Трудоустройству, Биржа Труда (Как она у них называется?) и начнут платить пособие, если отстоим огромную очередь, сумеем понравиться и «сунуть в лапу.»
А пока АСОЦИАЛЬНЫЕ, люди второго сорта. Гастарбайтеры – миллионы гостей для работы, в своей стране… Ненужные, чужие.
Разговор с кризисом о нем же
За месяц моего отсутствия Кризис подрос и заметно округлился. Он стоял перед воротами цеха и задумчиво пялился на два амбарных замка.
- Эй, собака. Фью, фью.
- Не свисти – денег не будет, - ответил лениво пес, не поворачивая лобастой головы.
- Уже.
- Ты за месяц спустил месячную зарплату, транжира?
- Язва, зарплату я «спустил» за неделю, и ты это прекрасно знаешь.
- Зарплата маленькая,… на жизнь не хватает… Работать надо лучше!
- Не твое собачье дело. Ты тогда болтался под ногами и всем мешал, а я тебя жалкого по доброте подкармливал. По двадцать процентов за кредит.
- Такой крутой! – Кризис соизволил обернуть ко мне ерничающий взгляд. — Кто ты? И где ты? Отнимаешь время, а я, между прочим, в мировом масштабе. Зачем подошел?
- Слушай, собака, не заносись, а то задену кирзачом случайно. Я про тебя рассказы художественные пишу. Народу нравятся, одна поэтесса даже просила тебя за ухом погладить.
- Красивая?
- Не то слово! Ноги длины неимоверной - от плеч!
- «От плеч» у меня…
- Передние от плеч, а задние откуда?
- Не дерзи! Я молод и красив – недавно в луже видел.
- В луже ты отражаешься, а в зеркале слабо?
- В зеркале даже премьер не отражается, а не мне чета. Так что с ее ногами?
- Твоих красивше и длиннее в разы. Скажем «от верхних кончиков пушистых ресниц».
- Красиво заливаешь, мог бы деньги зарабатывать. Ты гладишь или как?
- Глажу. Ничего, если брюхо почешу?
- Нежные ручки у твоей поэтессы.
- «Ручки» – мои, а вот поэтесса наоборот.
- Как все у тебя запущено: ни работы, ни денег. Поэтессы, и той нет. На биржу иди. Ваш президент четыре с половиной тысячи обещал безработным.
- Соврал в очередной раз. Восемьсот рублей, если пять раз в месяц с мешком по городу окурки собираешь.
- Ну и президент у вас.
- Он не у нас. Он у себя в Москве и Питере. Он президент у Прохорова и Чубайса. У Миллера президент и Черномырдина. Ходорковский в тюрьме, но он и у него президент. А мы в другой России, без президента, с тобой, Кризис, в обнимку. Ты, кстати заметить, здорово потолстел.
- Потолстел, значит, кормят, и кормят хорошо. Я нужен. Поработай головой, и я принесу тебе реальную пользу. Такая задача: стабфонд, ты олигарх. На раздумье две минуты.
- Время тебе, Кризис. Я знаю решение. Открываю банк в Зарубеже, беру в нем миллиард кредита для своего предприятия, иду к премьеру: «Забугорные акулы берут за горло, а у меня рабочие места и социалка!» Премьер дает миллиард на погашение. Погашаю, но банк грозит банкротством за набежавшие проценты. К счастью мне удается договориться со мной на передачу блокирующего, а, если повезет, контрольного пакета акций забугорному банку. Все в выигрыше: премьер спас предприятие и сохранил рабочие места, а я получил статус зарубежного инвестора и миллиард, недоворованный при Ельцине.
- Можешь, когда хочешь, а прикидывался.
- Не могу. Олигархи эту схему уже раза по три провернули. Да и совесть не позволит: с детства учили умному, доброму, вечному. Потом сам учил, а, «кто учит, учится дважды».
- Ой, ой! Такой умный, а почему бедный? Вау! – пес взвизгнул и отдернул лапу.
- Что у тебя?
- Доллар упал.
- Вот и купи на этот доллар собачьего корма.
- А ты иди окурки подбирать, совестью угрызаясь, или к поэтессе напросись, рыжим волоском в хвост свиты.
- Уйди с дороги, наглый кот!
- Не кот, а пес.
- Пес, наглый, как кот!
Минуту мы мерились взглядами. Есть что-то мудрое в глазах Кризиса - дворняги, в цвета немецкой овчарки окрашенной.
Я ушел, а Кризис остался стоять у дверей на амбарный замок закрытого завода.
Привлекательность власти
Люб народу правитель, умеющий удивлять, быть нескучным; склонный к разнообразию, выдумке, креативу.
Сунул,… задержал,… вынул,… подразнил,… снова сунул,… покрутил,… позу поменял,… на садо-мазо намекнул…
Народ, мало сказать, терпит, еще и оргазм изображает.