Шпион — это сначала синоним иностранца. Затем подозрительным по шпионской части объявили любого инонационала. Василий, Яковлевич Левоцкий говорил своим подчиненным:
«Пермь надо сделать русской, а тут есть много татар, евреев»[674].
В конце концов, термины «враг народа», «белокулак», «правый», «троцкист», «антисоветский актив» — все были покрыты общим именем «шпион». С ним следует также поступать по-вражески: обманывать, запутывать, обкручивать. «Мне Левоцкий и Былкин говорили, что если не обманешь обвиняемого, то не добьешься признания», — объяснялся на суде следователь Поносов[675]. Инструктируя курсантов Свердловской школы НКВД, прикомандированных к Кочевскому райотделу, помощник начальника Свердловского управления Н. Я. Боярский наставлял своих слушателей:
«в борьбе с врагами любые методы хороши»[676].
Так идея превращалась в технологию.
Технология проведения кулацкой операции
Массовые аресты начались 5 августа. За первые двое суток на территории Прикамья органы изъяли более тысячи человек. Всего же в течение августа было взято вдвое больше. Аресты производились, как правило, ночью. В бараки, рабочие общежития входили вооруженные люди: сотрудники оперативных отделов НКВД, милиционеры, пожарники, кое-где мобилизованные партийные активисты. По спискам выхватывали полусонных людей, отбирали паспорта и справки; ничего не объясняя, заставляли их одеться и на грузовиках, а кое-где и пешком доставляли в пустующие складские помещения, амбары, недостроенные заводские здания[677]. Далее события разворачивались совсем не по сценарию. Местные начальники не очень поняли, что от них в действительности хотят. Некоторые вообще не обратили внимание на директиву Свердловского УНКВД об уральском штабе и действовали в соответствии с оперативным приказом наркома. «В настоящее время бывших кулаков, повстанцев, членов следственных комиссий при белых, служителей культа и других оперировано 24 человека, — докладывал в Свердловск сотрудник Ординского райотдела НКВД Накоряков, — как показывает анализ дел — формуляров и агентурных, заведенных на этих людей, видно, что по большинству контрреволюционная деятельность в настоящее время не установлена, т. е. агентуре на вскрытие к-p деятельности были не направлены»[678]. Другие начали формальное следствие, добиваясь от каждого арестованного признания в антисоветской деятельности. Те, естественно, запирались, не желая подтверждать агентурные донесения об их антисоветских высказываниях и террористических намерениях в адрес больших начальников, а уж тем более соглашаться с нелепыми обвинениями, что они-де являются членами какой-то боевой организации. Следствие растянулось на недели. 85 % людей, арестованных 5 или 6 августа, были выставлены на тройку к последней декаде сентября. Причем в альбомные справки приходилось вписывать АСА — антисоветскую агитацию. В общем, концепция заговора терпела крах. В тайне операцию также сохранить не удалось. В очередях открыто говорили и даже партийным агитаторам повторяли, «что в Перми идут массовые аресты, чтобы люди не голосовали»[679]. И тогда Свердловское УНКВД приняло чрезвычайные меры. В помощь городским отделам были направлены оперативные следственные группы с самыми широкими полномочиями. В Коми-Пермяцкий округ выехала группа Н. Я. Боярского; в Пермь, а затем в Березники — группа Я. Ш. Дашевского; в Кизел — группа М. Б. Ермана; в Соликамск — А. Г. Гайды[680].
Они учили своих подчиненных, как впредь нужно действовать. Дашевский, например, предложил разделить арестованных на две группы — руководителей и рядовых членов. От первых следовало брать обширные показания о контрреволюционной повстанческой деятельности. Дмитриев к тому времени уже дал установку «…исключить из справок антисоветские разговоры и […] предложил писать шпионаж, диверсию и террор»[681]. Данные, содержащиеся в этом протоколе (он назывался ведущим), затем предлагалось включать в протоколы рядовых участников организации. Сами протоколы нужно было писать заранее — без участия допрашиваемых. И только потом, уже другой следователь должен убедить арестанта подписать этот протокол. Ведущий протокол был обширным, не менее 20–24 машинописных страниц. Рядовой, напротив, коротким. В нем содержалось всего несколько основных пунктов: признание в контрреволюционной повстанческой деятельности, наименование подпольной антисоветской организации, указание на определенное лицо, завербовавшее его в эту организацию, дата вербовки, а также перечень лиц, причастных к этой организации, и описание конкретной вражеской деятельности — своей и других лиц[682].
674
Выписка из протокола № 8/103 § 1 заседания бюро Ленинского районного комитета ВКП(б) от 25.02.1939 г. // ГОПАПО. Ф. 105. Оп. 186. Д. 1457. С. 5.
675
Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939 г. //ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 6857. Т. 6. С. 167.
676
Протокол допроса свидетеля Чернякова Г. Ф. 18.01.1956 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11912. С. 247.
677
См.: Выписка из протокола допроса Аликина А. М. 9.05.1939 г. //ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1.Д. 13864. С. 46–47.
679
Кочкарев /и.о. секретаря Ленинского РК ВКП(б) г. Перми/ — в Горотдел НКВД // ГОПАПО. Ф. 78. Оп. 1. Д. 112. С. 242.
680
См.: ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12206. С. 20; ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11898. С. 61–62; ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12558. Т. 3. С. 105–106.
681
Из протокола судебного заседания Военного трибунала Московского округа войск НКВД в г. Москве 1939 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 6857. Т. 6. С. 172, 175–176.
682
См.: Из протокола допроса свидетеля Джиловяна Завена Сумбатовича. Г. Молотов. 20.05.1955 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 10231. С. 122.