— Какой Ленька?
— Наш, какой еще. Когда на каникулы приезжал.
— А ты зачем его брал, филин?! Растирай, растирай. Не оглядывайся. — Мария Карповна, вдруг обмякнув и почувствовав слабость в ногах, присела на краешек стула, повздыхала, побормотала про себя, высказывая запоздалые страхи и угрозы, потом спросила: — Горит или как?
— Горит, — ответил Степан Васильевич, слезая с печи. — Жар у него. Лицо обморожено и руки, и колени, и ступни. Его мазью надо. — Степан Васильевич побежал во двор за собачьей целебной мазью.
Мария Карповна повернулась к столу, к простывшим щам и котлетам, посмотрела на прекрасную малосольную селедку, что нежнее семги, и загрустила.
— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — сказало радио. — Если у вас поломка, бросайте вездеход и на лыжах добирайтесь до ближайшей зимовки. Если завтра в течение дня связь с вами не будет установлена, вышлем поисковый отряд.
Мария Карловна представила радистку Раю, которой нынче на Новый год подарила две горностаевые шкурки на воротник к костюму, почувствовала в своем воображении аромат пушистых Раиных волос, заглянула в ее глаза, большие, с веселыми искрами.
Представила в этих глазах слезы и загрустила еще сильнее.
— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — снова сказало радио.
Чембарцев на печи шевельнулся, голову поднял.
— Меня... Меня зовут...
— Тебя, тебя. — Мария Карповна поправила на Чембарцеве одеяло. — А ты лежи спокойно, не ворочайся.
— Передайте на базу... — сказал Чембарцев.
— Передадим, ты лежи...
Степан Васильевич вернулся в избу с банкой в руках.
— Мазь, Мария, это лекарство. Я, спасибо ей, до сих пор с руками, ногами. Мазью промажу, и все. И будь здоров — хоть на выставку. — Степан Васильевич залез на печь — мазать гидролога чудодейственной мазью.
— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — сказало радио страдающим Раиным голосом.
— Как передать-то? — спросила Мария Карповна.
— Что передать?
— Ух, бестолковый, ух, враг! То передать, что Чембарцев у нас. Его все кличут и кличут. Сын прилетел, а он потерялся. Поисковый отряд высылать собираются, а он вот где — в тепле. Как сообщить людям?
Степан Васильевич слез с печи, сполоснул руки и уселся за стол.
— Не положена нам рация.
Мария Карповна придвинула мужу селедку.
— Я тебе сколько раз говорила — добейся. Тебя уважают, вот и добейся.
Степан Васильевич селедку от себя отодвинул, привстал даже.
— А я говорю — не положено! Приемник — пожалуйста, в обязательном порядке, слушай себе на здоровье... Дай тебе рацию, ты каждые пять минут будешь эфир засорять своими ненужными разговорами.
Мария Карповна тоже привстала.
— Это почему мои разговоры ненужные?
— И все! — сказал Степан Васильевич. — И кончено. Передатчик нам не положен: мы не научная станция.
— "Снег", "Снег", я — "Фиалка"...
— Спит он, и успокойся. — Мария Карповна встала, перевела волну. — Жив он, твой "Снег", спит, мазью намазанный. Как я ей эти мои ненужные слова передам? — спросила она язвительно.
Степан Васильевич ее не слышал — он спал, положив голову на стол между селедочницей и миской с котлетами.
— Умаялся, — вздохнула Мария Карповна. — И то — неделю по тундре мотался... И щей не поел... — Она подошла к приемнику, покрутила настройку, сокрушаясь и бормоча едва слышно: — Что же делать-то? Вот те на...
— Я — "Кристалл". Я — "Кристалл", — устало, по все же очень отчетливо сказало радио.
Мария Карповна вздрогнула.
— Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, часа через два полоса будет расчищена. Если и ее сломает, придется бросать оборудование и уходить в океан. В сторону острова путь отрезан водой...
Мария Карповна представила темную-темную ночь. Громоздящиеся до неба и раскачивающиеся на волнах ледяные горы, на которых вспыхивают красные блики от дымных костров, зажженных людьми. Трещат в кострах лишняя одежда и малоценное оборудование, облитые бензином. Царапают люди лед чем попало, чтобы расчистить его и сгладить для самолета.
Устали люди вконец. Пьют воду, поставленную в канистре возле костра.
Мария Карповна всхлипнула, посмотрела на стол, на свои роскошные деликатесы, еще раз всхлипнула погромче и попротяжнее.
— Зимовка Соленая Губа, зимовка Соленая Губа, — позвало радио. — Тетя Муся, ваши ребята, Наташка и Ленька, в назначенный час на радиосеанс не явились. Вы, тетя Муся, не беспокойтесь. Они тут толкались, потом куда-то исчезли и не явились. Наверно, гоняют где-нибудь. Я им завтра задам, тетя Муся.
— Как это не явились?! — Мария Карповна озадаченно оглядела избу. — Куда же они подевались?
— Ребята ведь все такие — матери ждут, а они и не помнят, — объяснило радио добрым Раиным голосом.
Мария Карловна подбежала к столу, принялась трясти мужа.
— Степан, Степан! Дети на радиосеанс не пришли. Месяц целый ждешь, чтобы хоть голоса их послушать, а они не явились. Степан! Ну, проснись ты! Ты мне скажи, какие у них заботы, чтобы матери двух слов не сказать по радио?!
Степан Васильевич мычал и не просыпался.
— Пить... — внезапно и громко сказал с печки гидролог Чембарцев.
— Сейчас, — Мария Карповна выпустила мужнины плечи, налила в кружку чаю горячего, размешала в нем аспирин, варенье, спирту добавила. Поднявшись на табурет, она поднесла питье к запекшимся губам гидролога. — Пей горяченькое. Как ликер, правда? С вареньем морошковым...
Напившись, Чембарцев откинулся на подушку. Губы его зашевелились и зашептали:
— Я — "Снег", я — "Снег". Как ты, Коля? "Фиалка", "Фиалка", ты за ним пригляди...
— Приглядит, — сказала Мария Карповна. Она постояла недолгое время посреди избы, потом надела унты, малицу, сняла со стены ружье и еще постояла, раздумывая.
— Говорит Центральная арктическая метеостанция, — сказало радио. — Передаем штормовое предупреждение. Из околополюсных районов в юго-западном направлении движется ураганной силы циклон. Завтра циклон пройдет над зимовками Дальняя, Нельмин Нос, Трофимовка, гидропостом Топорково, зимовкой Соленая Губа, поселком Порт. Самолетам и вертолетам вылеты в этот район запретить. Всем подвижным средствам, находящимся в указанных районах, вернуться на базы или найти укрытия.
Мария Карповна выключила приемник, свет выключила, оставив только одну лампочку маленькую, от аккумулятора, закинула за спину ружье, взяла лыжи и вышла во двор.
Тихо стало, потому что движок, который стучал во дворе, Мария Карповна заглушила.
Тихо, только хрустит в воздухе нарождающийся снег. Только взвизгнула, проснувшись, озорная собака Жулик, пододвинулась к миске и принялась неторопливо слизывать с краев густую еду.
— Р-раз... Два-а... Р-разом! — командовал Ленька, и все трое бросались вперед — плечом в дверь.
— Может, она не приедет, чего суетиться? — когда они набирали воздух для нового тарана, сказал Коля. — Может, у нее свои дела, а мы в синяках...
— Приедет. Как мы на сеанс не явимся, она сразу прикатывает. Приготовились!
Наташка тоненько всхлипнула.
— Она уже два раза в этом году приезжала. Один раз на собаках. Другой на лыжах.
— Р-раз... Два-а... Р-разом! — Все трое качнулись вперед. Отбитые плечи ударили в дверь без особой ярости. Наташка всхлипнула громче.
— Мне Леньку жалко. Он старший, — ему попадет.
— Подзатыльниками или словами? — спросил Коля.
— Словами. К боли я терпеливый... — Представил Ленька Соколов свою маму, Марию Карповну. Сидит она у директора в кабинете в мягком кресле, вся от растаявшего мороза мокрая. Директор потчует ее горячим чаем. Она чай прихлебывает и говорит: "Здоровые, не больные, и слава богу..." А сама смотрит на Леньку, смотрит и, насмотревшись, принимается причитать: "Лучше бы мне помереть, чем видеть, какой ты растешь безответственный. Я уж не девочка, чтобы бегать на лыжах за сто километров. Мне уже на покой пора. Нет у тебя совести и не будет. Ты об отце подумал? Отец десять дней в тундре обретался — не спавши, не евши. Он, ты думаешь, деревянный?.. Ишь глаза-то бессовестные. Другой бы, хороший, заплакал, прощения у матери попросил. Безответственный ты, Ленька, совсем безответственный. И Наташка — а еще девочка, как не стыдно — тебе подражает..."