Чембарцев скривился. То ли засмеялся он, то ли от боли, которая в теле не остывает, но как бы вспыхивает жарче и жарче с каждым ударом сердца.
— Пока вездеход заводил — проледенел насквозь. А как поехал, не помню. В пути, наверно, сознание терял. Помню ракеты красные. Потом зеленые. Потом сиреневые и снова красные. Подумал, грезится...
— Мария стреляла. Она всякий раз палит, когда меня долго ждет.
Они замолчали снова. Каждый, наверное, представил себе свое. Чембарцев, должно быть, Колю, который летом болел скарлатиной. Может, представил он разноцветное небо и холод. Вспомнил, как мокрый полушубок, примерзший к железному борту вездехода, не пускает его повернуть машину навстречу ракетам. И снова холод... Степан Васильевич представил, наверно, свою избу, теплую, всю в сытных запахах, с мягкой периной на широкой кровати, но только не ту избу, в которой сидел сейчас за столом, а другую — ту, какой она кажется ему, когда бродит он в холоде тундры. Это разные вещи. Наверное, снова услышал Степан Васильевич хриплое, на исходе последних сил, дыхание собак и драку вожака Казбека с Жуликом, которую они всегда затевают, чтобы подбодрить упряжку. И конечно, ракеты представил, потому что есть такие сердца, может быть, не приметные среди других — героических, которые чувствуют и непременно угадывают нужное мгновение и тогда палят из ракетницы или приводят в действие другие средства спасения и помощи.
— Я — зимовка Трофимовка, — громко и очень отчетливо сказало радио. — Даем поправку к сообщению Центральной метеостанции. Пурга накрыла нас на час раньше предполагаемого срока. Скорость ветра усиливается. Гидропост Топорково, зимовка Соленая Губа, принимайте самые срочные меры. Порт, пурга дойдет до вас раньше, чем вы ожидаете.
— Какие там меры, — пробурчал Степан Васильевич. — Они у нас всегда приняты.
За окном что-то хлопнуло, будто лопнул громадный пузырь, будто сорвался фантастический парус. Густо завыл Казбек, вой его на тоскливой ноте подхватил Жулик и другие собаки тоже. Чембарцев подошел к печке, прижался к ней обмороженной грудью и прошептал:
— Началось...
Муха в Ленькиной комнате нервно летала под потолком, но вот она спикировала в щель между стеной и шкафом и там затаилась. В комнату вбежали Ленька, Наташка и Коля. Наташка придавила дверь спиной и бессовестно заревела.
— Не реви... Ну, пожалуйста, — попросил Коля.
— Тебе ничего, ты гость безответственный, — завыла Наташка. — А Леньке всыплют. Ему всегда за всех попадает...
— Ага, — сказал Коля. — Мне что? Я гость. У меня отец потерялся... У меня вообще никого нет... Я, может, вообще в Африку подамся с Санькой...
— Да перестаньте вы. Чего вы?.. — Ленька сел на кровать, сгорбился, как старичок. — У некоторых такая судьба — отвечать, — сказал он. — Ничего, я уже привык...
Наташка вдруг глаза вытерла, они у нее заблестели с лукавой надеждой.
— Ленька, побежали на остров. Там у летчиков кино в пять часов. Придем после кино — к директору уже поздно. Нас тогда к нему завтра вызовут.
— Все равно, что сегодня, что завтра, — возразил Ленька.
— И не все равно. Завтра понедельник. А в понедельник директору всегда некогда.
— Ну, пойдем, — сказал Ленька без особого энтузиазма. Наташка вырвала лист из тетрадки, принялась записку писать. Ленька и Коля застегнулись, замотали шарфы, рукавицы надели.
В комнату просунулся первоклассник. Волосы стояли у него торчком.
— Соколовы, вы зачем одетые? — медленно поводя глазами, спросил первоклассник. — Куда вы собрались?
— Давай проваливай! — набросилась на него Наташка.
— Я по делу, — первоклассник отпихнул Наташку двумя руками. — Ты, что ли, Чембарцев Коля? — спросил он. — Сведения есть. На гидропост вертолет посылали. Там одни собаки...
— А папа? — Коля побледнел.
— Соколовы, куда вы собрались? — спросил первоклассник. Он заглянул в записку и получил от Наташки подзатыльник.
— Куда собрались, туда и пойдем, — сказала Наташка и вытолкнула первоклассника в дверь. — Проваливай. Не вынюхивай.
— А ты, Соколова Наташа! — выкрикнул первоклассник. — Ты не пихайся.
— Давай, давай... — Наташка прижала дверь спиной.
— Раз собаки на гидропосту, значит, он на вездеходе уехал, — объяснил Коле Ленька. — Наверное, у него поломка. Где-нибудь загорает...
— Приказ по поселку Порт, — сказало радио суровым голосом капитана порта. — Третье предупреждение. С этой минуты поселок переходит на штормовое расписание. Никому из помещений не выходить. Лицам, занятым на круглосуточных вахтах, выходить только группами в связке. В случае возникновения аварийных ситуаций звонить и докладывать непосредственно мне.
Наташка медленно сползла по двери на пол.
— Пурга, — выдохнула она. — А мы и не слышали... Этот балбес. Сережка красноухий, он нас в кладовку запихал. А мы отвечай... — Глаза у Наташки стали большими и совсем темными. — А как же мама? — Наташка стала на четвереньки и поползла под кровать, подвывая: — Ой, что нам буде-ет...
Ленька подошел к столу, угрюмо скомкал записку и бросил ее на пол.
В дверь поскребся кто-то. Ленька и Коля мгновенно нырнули под Ленькину койку. Дверь отворилась тихонько. В щель просунулась голова первоклассника. Он оглядел комнату, сложил губы румяным бубликом, чуть слышно присвистнул и ретировался.
На улице застонало, загрохотало, — казалось, сгружали над темной землей тысячи тонн листового железа. Оно летело вниз и сталкивалось друг с другом, выло и грохотало и рвалось с чудовищным и нестерпимым скрежетом. Налетевший снежный заряд сделал воздух непроницаемым для уличных фонарей. Стекла загудели упруго и как бы прогнулись внутрь.
— М-мама в пургу попадет, — сказала Наташка, захлебываясь слезами.
— Она же полярница.
— Если полярница, пурга что, вокруг нее обежит? — пробормотал Ленька. — Конечно, мама пургу заранее услышит. Где-нибудь спрячется, пересидит...
— Ленька, пурга — очень страшно? — спросил Коля шепотом.
— Спрашиваешь! Стихийный ужас. От земли оторвет и шмякнет. И вдребезги.
— Почему вдребезги?
— Потому что ты уже ледяной будешь. Заскрипела дверь. Ребята затаили дыхание.
— Соколовы! — В комнату вошла Ниночка Вострецова. — Дикари, пожалуйста, молчите у директора про Сережку. Ему по дисциплине отметку снизят, а ему в военное училище поступать... — Войдя, Ниночка принялась поправлять перед зеркалом прическу. — Слышите, Соколовы? — Она повернулась и только тут заметила, что никого нет. — Наверное, в игровой комнате, в хоккей режутся. Вот безответственные микробы... — Ниночка хохотнула красивым голосом и вышла.
Коля прыснул в кулак, показал Леньке, как якобы Ниночка ресницы подводит и загибает. Даже пропел на якобы заграничном языке. Ленька тоже хихикнул. И вдруг Коля спросил:
— Ленька, а вдруг и его?
— Кого?
— Отца.
— Не городи. Тебе же сказали — он с вездеходом. Вездеход кругом закрытый, железный. Пурга ему нипочем. Пересидит... А может, он в избушке охотничьей схоронился. Он местность хорошо знает. — Услыхав сладкий и протяжный Наташкин вздох, Ленька сказал: — Уснула. Она, когда поревет, всегда засыпает. Натура такая... Я всю ночь книжку читал и то не сплю, а она тут же...
Спит Наташка, губами во сне причмокивает и улыбается. Видит Наташка во сне марсианских пионеров с круглыми ушами. Все они в красных галстуках. Главная марсианская пионерка, очень похожая на Наташку, речь говорит, только слов не слышно из-за прекрасной марсианской музыки. Ленька и Коля смотрят на кроватную сетку. Дверь снова скрипнула. Мальчишки прижались щека к щеке. Но в комнату никто не вошел.