– Сислуманн…
– Господин сислуманн.
– Прошу прощения. Мама и пабби[5], то есть я хотела сказать, Маргрьет и Йоун вернутся завтра. Или послезавтра. Смотря по погоде.
Стейна указала на ближний конец узкой комнаты, которую занавеска из серой шерсти разделяла на собственно бадстову и крохотную гостиную.
– Посидите тут, – сказала она, – а я схожу за сестрой.
Лауга Йоунсдоттир, младшая сестра Стейны, полола скудный огород чуть поодаль от дома. Согнувшись в три погибели над грядками, она не заметила прибытия сислуманна, однако голос сестры услыхала задолго до того, как та появилась в поле зрения.
– Лауга, ты где? Лауга!
Лауга выпрямилась и вытерла о фартук испачканные землей руки. Она не стала кричать в ответ, но терпеливо дождалась, пока Стейна, что бежала, путаясь в длинных юбках, наконец заметит сестру.
– Я тебя обыскалась! – выкрикнула Стейна, переводя дух.
– Боже милостивый, да что же такое стряслось?
– К нам приехал сислуманн!
– Какой еще сислуманн?
– Блёндаль!
Лауга ошеломленно воззрилась на сестру:
– Сислуманн Бьёрн Блёндаль? Вытри нос, Стейна, у тебя сопли текут.
– Он сидит в гостиной.
– Где?
– Ну там, знаешь, за занавеской.
– Ты оставила его там одного? – У Лауги округлились глаза.
Стейна скривилась.
– Пожалуйста, пойди поговори с ним.
Лауга обожгла сестру гневным взглядом, поспешно развязала тесемки грязного фартука и бросила его возле любистока.
– Ей-же-богу, Стейна, я иногда и представить себе не могу, что творится в твоей голове, – ворчала она, торопливо шагая рядом с сестрой к дому. – Бросить такого гостя, как Блёндаль, томиться от скуки в нашей бадстове!
– В гостиной.
– Да какая разница! Да еще, могу поспорить, угостила его сывороткой, которую пьют только слуги!
Стейна обернулась к сестре, и на лице ее отразился неподдельный испуг.
– Я его вообще ничем не угощала.
– Стейна! – Лауга перешла с быстрого шага на бег. – Он решит, что мы – деревенщина!
Стейна смотрела вслед сестре, спотыкавшейся на бегу о травяные кочки.
– А мы и есть деревенщина, – пробормотала она.
Лауга проворно умылась и выхватила новый фартук у Кристин, батрачки, которая при звуках незнакомого голоса укрылась в кухне. Сислуманн сидел в гостиной у дощатого столика, в который раз пробегая глазами листок бумаги. Извинившись за невежливость сестры, Лауга предложила ему холодной рубленой баранины, и он принял угощение охотно, хотя и с несколько оскорбленным видом. Пока он ел, Лауга безмолвно стояла рядом, глядя, как мясистые губы сислуманна основательно обхватывают каждый ломтик баранины. Быть может, пабби, ныне окружной офицер, получит повышение. Быть может, ему выдадут мундир или назначат содержание от датской короны. У них будут новые платья. Новый дом. Больше слуг.
Блёндаль уже скреб ножом по тарелке.
– Может быть, господин сислуман желает скиру[6] и сливок? – спросила Лауга, забирая у него опустевшую тарелку.
Блёндаль вскинул было руки перед собой, словно намереваясь отклонить ее предложение, но остановился.
– Гм, пожалуй, что да. Благодарю.
Лауга порозовела и повернулась, чтобы принести мягкого сыру.
– И я не отказался бы от кофе, – бросил вслед сислуманн, когда она уже скрылась за занавеской.
– Что ему здесь нужно? – спросила Стейна, сидевшая съежившись в кухне у очага. – Я ничего не могу расслышать, кроме твоего топота туда-сюда по коридору.
Лауга сунула ей грязную тарелку.
– Он пока еще ничего не сказал. Сейчас он хочет скиру и кофе.
Стейна глянула на Кристин, та закатила глаза.
– У нас нет кофе, – тихо сказала Стейна.
– Да есть же, я сама на прошлой неделе видела в кладовой.
Сестра замялась.
– Я… я его выпила.
– Стейна! Кофе не для нас! Мы сохраняем его для особых случаев!
– Каких еще случаев? Не припомню, чтоб чиновники заезжали к нам в гости.
– Он сислуманн, Стейна!
– Слуги скоро вернутся из Рейкьявика. Может, они привезут еще кофе.
– Это будет потом, а сейчас-то нам что делать? – Раздраженная Лауга отпихнула Кристин в сторону кладовки. – Скир и сливки! Живей!
– Я просто хотела узнать, каков он на вкус, – некстати пояснила Стейна.
– Теперь уже ничего не поделаешь. Отнеси сислуманну вместо кофе свежего молока. Хотя нет, пускай отнесет Кристин. Ты чумазая, точно лошадь, вывалявшаяся в грязи.