— Ты оставишь… — не спросила Елена Николаевна, а почти утвердила.
И неожиданно для себя Вера крикнула:
— Ни за что!
Хотя до этой минуты вовсе не думала в столь категоричной форме.
— Вера, Вера, послушай меня, — начала Елена Николаевна с желанием вдолбить то, что она подумала. — Послушай меня. Молчи и не возражай… Ты любишь Митю?
— Да.
— Я знаю, Господи, я знаю, как его можно любить! — бормотала Елена Николаевна, желая одного, — чтобы Вера слушала. — Я думала, сойду с ума, когда поняла, что — все. Я чуть не решилась на… не надо вспоминать, не надо… Подумай… Ты ведь никогда ни за кого не выйдешь замуж, да?
Она пронзительно всматривалась в Веру.
— Никогда. Ни за кого.
— Вот видишь! Я знала! Митя будет владеть тобой всю жизнь! Он будет уезжать, приезжать, жить своей жизнью, иногда — вспоминать тебя и звонить… Но он не будет с тобой реально, поверь мне! А у тебя — его сын! Всегда с тобой, ТВОЙ! Ты можешь представить это счастье? Если бы я могла… если бы у меня был сын от него… — Елена достала платок и стала вытирать краску со щек, слезы лились из ее глаз.
Вера смотрела на нее и думала, что вот и пришло решение — оставить…
— И он может прийти к тебе! Так бывает именно с такими, как Митя. Один на тысячу, но шанс — твой. Жену он не любит, я это знаю, поверь мне. — Елена боялась, что Вера воспринимает ее слова, как бред старой дуры, а ей так хотелось, чтобы новый Митя родился, еще один Митя, — но другой — лучше, честнее! Нет, пусть такой же, как его отец! Нельзя, нельзя убивать Митиного мальчика, ребенка.
Елена Николаевна расстегнула шубу — ей стало жарко, она будто всходила на гору, задыхаясь.
Она обязана сломить Верино упрямство. Это чисто женская обида. А речь идет о жизни! Дать ее или отнять? Какой кошмар! И это решают они!.. Ужас.
Вера сказала негромко:
— Я все поняла, Лелька. Дай мне вздохнуть и подумать…
— Ну конечно, — отозвалась Елена Николаевна и почувствовала, как она устала, у нее даже голос сел. Митя не может быть мужем, он скучает в уздечке… В любой. Таких нельзя держать взаперти, им нужна свобода…
И она снова стала вглядываться в мятущуюся даль, тускло освещенную фонарем.
— Ну вот, — сказала ей с упреком Вера, — то ты говоришь, что он придет, то — что ему нужна свобода… Второе — правда. Он увидит маленького Митеньку, предположим, — умилится, будет умиляться. неделю, а через неделю ускачет, как зайчик. Там ребенок, здесь ребенок, еще где-нибудь ребенок… И я уже не буду Прекрасная Вера, а буду Вера Валентиновна, толстая мамаша капризного мальчишки, семейная баба на чайник! Я не боюсь осуждения — плевать я на всех хотела! Я почему-то боюсь этого ребенка! Боюсь и почему — не знаю. Не могу объяснить… Нет, не могу, Лелька! Пусть он меня простит… — И Вера зарыдала так, что затряслись плечи.
Леля снова схватила ее за руки, повела ее куда-то. Они свернули в переулок — здесь никого не было, и шептала ей:
— Ну и не надо, не надо! Если ты так чувствуешь! Пусть не будет! Ты еще совсем молодая! Сто раз еще с Митей встретитесь, еще дети будут!..
Вера продолжала плакать, но уже не так бурно, а Леля все повторяла:
— Ты — умница, умница, это мудрость. Ты — выше всего, Вера! Я помню, как мы в такси… Такой ужас, казалось бы… Нет, — счастье… И потом… — Леля замолчала, поняв, что ей безумно хочется рассказать Вере об их единственном ТОМ свидании на чердаке… Но она взяла себя за язык. Не надо. Вере? Сейчас, об этом? Когда главное — быть или не быть еще одному человеку, Митиному ребенку!
Вера посмотрела на нее и вдруг поняла, что ближе этой женщины у нее никого нет. Она обняла Лелю, и они обе стояли, плача, осыпаемые снегом.
Потом молча шли к метро, опустошенные и уставшие… Леля спросила, глядя Вере в глаза:
— Ну, что?
Та опустила голову так, что не видно было лица, и сказала:
— Пусть он простит.
Леля вздрогнула, но постаралась спокойно ответить:
— Позвони мне завтра. Я договорюсь. Это очень хороший специалист, не бойся.
К врачу Вера шла вместе с Лелей. Та предложила, а Вера не отказалась. Она очень боялась.
Снег уже лежал прочно, и Леля предупредила Веру, что надо как можно теплее одеться.
— Но почему? — спрашивала Вера, стараясь скрыть ужас перед своим близким будущим. Ее безотчетно пугало это требование теплого, очень теплого, всего, чего можно…
Леля беззаботно отвечала, честно тараща свои огромные круглые голубые глаза: