Естественно, такого в деревне недолюбливают. Жены нет, живет один. Само по себе это, конечно, ничего не значит, я вот тоже фактически живу один… Но вот эта история с мальчиком… У него жил мальчик, потом пропал. Куда делся? Просто уехал, прыгнув в проходящий товарняк, или покоится где-нибудь в лесу под сосной… И что за мальчик… Теоретически он должен быть в розыске. Но практически…
Чак Норрис был полностью согласен со всем, что говорил хозяин, и в знак почтения неотрывно смотрел ему в глаза, высунув от усердия язык.
– Завтра же свяжусь по телефону с местным участковым. Пусть разузнает все, что сможет, об этом Гринько. Странное производит впечатление, очень странное.
Может быть, и про мальчика что-то прояснится… И Альбина эта… Тоже фрукт еще тот… Ну сейчас маленький крюк на Ладожский – и домой. Надо заглянуть в детскую комнату. Ты как? В дежурке один посидишь без меня?
Детская комната поражала отсутствием инспектора. Зато сидели двое задержанных, пацан лет тринадцати и девчушка совсем мелкая, на вид лет девять-десять, не больше. Оба казались беспризорниками из фильма про первые годы советской власти. Самарин вопросительно посмотрел на мальчика.
– Ща придет, – ответил тот.
«Чего же это Толька уходит и так запросто их оставляет? – удивился Дмитрий. – Они же народ такой – сделают ноги, и поминай как звали».
Капитан Жебров появился почти сразу.
– Смотри, кто к нам пожаловал!
– У тебя ведь есть картотека. – Самарин перешел прямо к делу. – Ты не проверишь за последние два, лучше три месяца, у тебя не зарегистрирован подросток лет двенадцати – четырнадцати, который жил у путевого обходчика Гринько в Бабине?
– Это у которого хата сгорела? – припомнил Жебров. – Щас проверю. Как фамилия обходчика? Гринько? – Жебров вынул картотеку. – Тут у меня зафиксированы все их художества. По-хорошему надо бы мне сюда компьютер, да дядька все жмотничает. – Капитан некоторое время задумчиво перебирал карточки.
– Нет, насчет обходчика ничего. Значит, не поступал. Хотя кто их знает, они про свои приключения или врут с три короба, или молчат. Народ специфический. – Он многозначительно посмотрел на сидевших перед ним детей, затем достал из портфеля сверток с пирожками:
– Давай налетай, бесштанная команда. Пожрать вам принес.
Дети подсели к столу.
Капитан Жебров налил им чаю и снова вернулся к картотеке.
– Значит, мальчишка? – спросил он Самарина. – Возраст, приметы, имя?
– Лет от двенадцати до четырнадцати.
– И это все? Негусто. А что за ним?
– Собственно, ничего. Он несколько месяцев жил в доме путевого обходчика Гринько. Местный участковый – один на несколько деревень, путевым обходчиком интересуется постольку-поскольку, но про пацана слышал. И даже видел его, когда Гринько вместе с ним приходил в деревню проведать мать. Я с ним связался по телефону со станции. Вот что он мне сказал: «Рост для своего возраста средний, сложение щуплое, волосы темно-русые. Был одет в клетчатую рубашку и джинсы». Со слов матери Гринько: "Глаза темно-серые, нос небольшой, прямой, уши маленькие.
Зовут Митей, фамилия и место рождения неизвестны". Жебров задумался.
– Под описание примет, сам понимаешь, подойдут десятки мальчишек. Тем более что среди них немного таких, у кого сложение не щуплое. Рубашка и джинсы тоже мало что дают. Дмитрий, говоришь? Имя тоже можно поменять. Вон сидит такой Дмитрий. А сперва назвался Коляном. Проверили, а он у нас – Митяй. Так ведь, Шебалин? Мама и отчим ждут-пождут его в Клину. Между прочим, в этом городе Чайковский жил, – наставительно добавил он, как будто образ великого земляка должен был стать укором для маленького беглеца.
– Никто меня там не ждет, – пробормотал Митя. – Я к ним не поеду.
Самарин посмотрел на него с жалостью. Сколько таких убегает из дому, потому что чувствуют себя никому не нужными. В конце концов кончают приемниками-распределителями и «малолеткой», откуда прямая дорожка на взрослую зону. «И повторится все, как встарь»…
– Все зависит от того, как ты будешь себя вести.
Мальчишка равнодушно пожал плечами.
– Вот ты говоришь, приметы, – продолжал рассуждать капитан Жебров. – Под твои приметы и Митя Шебалин подойдет. Но он ведь не жил у путевого обходчика.
А, Мить?
По-прежнему глядя в сторону, Митя отрицательно покрутил головой.
– Он у нас лето провел на Карельском перешейке, в основном по курортным местам, там всегда можно выклянчить на кусок хлеба с маслом. А холода начались, подался в город. А в городе где самое теплое местечко? На вокзале, естественно.
Ну он и к нам.
– А девочка? – Самарин показал глазами на девчушку, которая и пирожок ела с каким-то безучастным видом, будто через силу.
– С этой хуже. Полная заторможенность. Аутичность в крайней стадии.
Непонятно, поддается ли это коррекции. Наверно, что-то можно было бы сделать, попади она в любящую семью. Но шансов на это мало, а так пойдет в детский дом, если мама не сыщется. Сама ничего сказать не может, фамилии не знает или не говорит. Заявления о пропаже ребенка с ее приметами не было, я проверял. Так что тут тяжелый случай, верно, Верушка? Придется определять в психиатрическую больницу, с такими там разбираются.
Верушка продолжала сидеть, смотря прямо перед собой, словно говорили не о ней.
– Ладно, занимайся своими. – Дмитрий поднялся. Ему было тягостно сидеть здесь рядом с этой Верушкой. – Короче, если узнаешь что-нибудь про пацана, который жил у Гринько, свистни.
– Базара нет! – улыбнулся Жебров. – А что, подозреваешь, что это пацан будку спалил?
– Трудно сказать, – махнул рукой Самарин. – Нет, вряд ли. Дом сначала облили бензином. Канистра нашлась – в кустах брошенная лежала. Основная версия – Гринько поджег собственный дом. Темная он личность. Что-то хотел скрыть, то ли труп, то ли краденое. Или и то и другое. Короче, следы преступления. Хотя есть и другие версии…
– Думаешь, имеет отношение к кражам на товарном дворе?
– Я же говорю – не знаю. Местный участковый ничего о нем сообщить не мог, тем более что дом путевого обходчика находится в зоне отчуждения, а ты знаешь этих участковых – за пределами своего района хоть трава не расти.
– Это точно, – кивнул головой Жебров. – Ну ладно, успеха тебе.
Самарин оглянулся на детей. Верушка смотрела в одну точку, Митя безучастно глядел в окно.
Пора спросить и еще кое о чем…
– Ты видел у меня вчера свидетельницу? Говорит, вы знакомы…
Жебров на миг замешкался с ответом. Самарин мог поклясться, что буквально читает сейчас его мысли. Отрицать – мол, Лариса приняла его за кого-то другого – бессмысленно. Очень просто проверить, в какой школе он работал до того, как пришел в милицию. И соответственно, за что его оттуда выгнали. Так что лучше сказать правду.
– Да, я тоже заметил, что лицо знакомое. Долго ломал голову, кто такая.
Знаешь, бывает, вроде узнаешь человека, а кто, что – забыл.
– Ну ты вспомнил в конце концов? – спросил Самарин.
– Вспомнил, – сухо ответил Жебров. – Редкая стерва.
Дмитрий хотел спросить о Марине Сорокиной, но передумал.
– Ладно, я пошел.
– Бывай. Кстати, а прошмандовку эту ты по какому делу вызывал? – невзначай спросил Жебров.
– Ларису Мокроусову? Она сослуживица мужа убитой в электричке.
Самарин внимательно следил за выражением лица Жеброва. На нем не отразилось решительно ничего.
Дмитрий с Чаком вышли из трамвая у «Горысовской» и направились по Кронверкскому.
Внезапно в нескольких шагах перед ними резко затормозил серебристый «гранд-чероки». Дверь распахнулась. Дмитрий сразу понял – это к нему.
Поравнявшись с джипом, он увидел, что из кабины на него смотрит собственной персоной Андрей Журба, глава тихвинской группировки.
– Здоров, следак, – не очень-то любезно приветствовал он Самарина.
– Здоров, – отозвался Дмитрий.
– Может, покатаемся? Есть тема.
– Я с собакой.
– Собака – друг человека. Надо поговорить, Дмитрий Евгеньич.